Сошедший за греси на худых нас.
Сошедший за греси на худых нас,
Сей мор казнил направо и налево,
Там юну Дафну обращая в древо,
А здесь стрелою извлекая глаз.
Кровь выбирала ей лишь видный паз -
Излиться из кишечника и зева,
И, будь ты старец важный, будь ты дева
Невинная, кто мог избавить вас?
Жар головой овладевал тотчас,
Пусть головой, владеющей умами,
Умы же в страхе разбегались сами.
Но, затаясь иль в панике мечась,
Петляя мыслями или следами,
Не отдаляли смерть мы и на час.
Не отдаляли смерть мы и на час,
Но тем скорее приближали много,
Чтоб, корчась в темном пламени стоного,
Кончину звать, смирясь и огорчась.
Законы кинули нас, отлучась,
И все, что было вычурно иль строго,
Близ Бога стало лишно иль убого -
И мерло в соучастии, сучась.
Упали нравы, цены подскочили, -
Всяк, не желая черпать грязь лицом,
Хамил и бражничал перед концом.
Забыто было все, чему учили;
С кифарой под полой, в ноздре с кольцом,
Бежали те, кому нас поручили.
Бежали те, кому нас поручили:
Одни под землю, те на небеса, -
И было все то Божия роса,
Чем мы в глаза нестужие мочили.
Не стану отрицать, что нас лечили
Работники -- на найм и за фикса, -
Но жала их -- уж не стрела, коса,
Заразой же их -- будто проперчили.
Равно все те, кто от стерва вкусили,
Хоть зверь, хоть птица, будь то волк иль вран, -
Все в муках издыхали, как от ран,
И паки тлю заразы разносили
Для четырех открытых взгляду стран -
Равно для рыб все сказанное в силе.
Равно для рыб все сказанное в силе,
Тлетворный дух, идущий изо рта,
Не оставлял ни древа, ни куста,
С которых бы листы не обносили.
Покойников во двор не выносили,
Однажды смерти зайдена черта, -
И часто помертвевшие уста
Жевали то, что съесть живой не в силе.
С небес открылся неширокий слаз,
И праведные сонмы оземлились
И с беженцами заплелись и слились.
Встречь шли за скалолазом скалолаз,
Живые хлебом с мертвыми делились.
Из тех, что видел, что не видел глаз.
Из тех, что видел, что не видел глаз,
И часто человеческое око
Обманывалось в образе жестоко,
Народом смертным населяя плас.
И часто ноги уносили в пляс,
А руки вглубь свежительного тока
В объятьях смерти, принятой с Востока,
Не ведая, что жизнь их пресеклась.
Бывало так, что и умерший раз -
В жестоких муках изгибал вторично -
Подчас заочно, но нередко лично.
И продолжался чардаш либо брасс
В пределах, что с земными околично,
С лицом, сведенным болью без прикрас.
С лицом, сведенным болью без прикрас,
Стяжатель хапать продолжал на ложе,
А сеятель разбрасывать, что всхоже,
Но бесполезно, кинутое раз.
Став королевой младших всех зараз,
Болезнью века, истиной его же,
Хворь отказала насморку и роже
И прогнала софистику с террас.
Тот с фразой умирал, те молча гили,
Но умирали все же, и дома
Швыряли души, как стручка спрангили.
Душ восприимницей была Сама
Живительного Эроса кума.
Волна купели прядала в могиле.
Волна купели прядала в могиле,
И женщина, вчера лишь на сносях,
Сегодня видела на воздусях
Плод живота в крылышковой стригили.
Но припадали на плечо враги ли,
Друзья ли разбегались на рысях,
Ничей порыв не сник и не иссяк,
Покуда судоргой не заштангили.
И мысли, что живой сплетал язык,
Предсмертная икота либо рвота
Умело расплетала для кого-то,
Кого бессилен нам назвать язык
И оценить так непомощна квота,
И, словно квота, мал любой язык.
И, словно квота, мал любой язык,
Приученный к тому, что ощутимо.
Вотще молитвой сердца Диотима
Пыталась алый погасить язык.
Что десять лет спасало нас? Язык
С его чудесными авось, вестимо?
Идеология, что так костима,
Что без костей не выдержал язык?
Когда язык нам приподнес "не буду"?
Когда решил молчать, в какую рань?
Когда мы в подлую ввязались брань
И лжи раскачивали амплитуду,
И честным сыпали хулу и брань, -
Но, если буду жив, я с тем не буду.
Нет, если буду жив, я с тем не буду, -
Я говорил себе в прыщах, гугнив,
Нутром огрузлым гноен и огнив
И подотчетен лишь брюзге и зуду.
Просить вторях одну и ту же ссуду
Я не могу, я для того ленив,
К тому ж, мой колос средь Господних нив
Исполнился и подлежит сосуду.
Ты видишь, я теперь сплошной гнойник,
