– А кто он на самом деле? Кто-то сказал мне, что он сын мистера Биллингса и Кезии Мэйсон. Но, даже если во время родов что-то пошло не так, он не похож на их сыночка, как ты думаешь? Он больше напоминает крысу, чем мальчика.
– Нет, он больше похож на мальчика, чем на крысу.
Девочка вернулась к своей спальне и открыла дверь.
– Кстати, – сказала она, – меня зовут Молли.
Я внезапно вспомнил одно из надгробий, которые видел возле часовни. Простой каменный крест с незамысловатой надписью: «Молли Беннетт, 11 лет, теперь по правую руку от Христа». У меня язык не повернулся спросить ее фамилию. Мысль о том, что скоро эту девочку с изможденным лицом заберет на свой зловещий «пикник» Бурый Дженкин, вызывала невыразимый ужас. Я коснулся ее спутанных волос. Она была вполне реальной, несмотря на то что нас разделяло больше ста лет. Если я что и узнал за последние несколько дней, так это то, что реальность человеческого бытия неподвластна времени. Если мы здесь, то мы здесь всегда. Это была странная мысль. Немного печальная. Но еще и утешающая.
– Увидимся через несколько минут, – сказал я Молли.
Я тихонько спустился на первый этаж. На стене висели все те же причудливые акварели и гравюры. Я едва различал их при тусклом свете, сочившемся сквозь фрамугу над входной дверью. Но сейчас они казались еще более зловещими и таинственными. Иллюстрированный каталог гинекологических ужасов. Я видел обезумевшие лица и жуткие хирургические инструменты, живых детей, которых резали на куски в отчаянной попытке спасти их умирающих матерей. Я прошел мимо галереи как можно быстрее.
Дверь в гостиную была открыта. В темной комнате никого не было, но, судя по тому, как разбросана мебель, я убедился, что с моего последнего визита прошло всего несколько часов. В камине было убрано, ковер расстелен, но больше ничто не говорило о том, что здесь наводили порядок.
Я прошел на середину комнаты, на то место, где был убит Деннис Пикеринг. От влажных половиц шел сильный запах хозяйственного мыла, будто кто-то мыл их шваброй. Но одной воды с мылом было недостаточно, чтобы вывести большое кровавое пятно. Я знал это по собственному опыту. Это было пятно точно такой же формы, какую я видел примерно полчаса назад, только с разницей в 106 лет.
Я присел и сунул ломик между половиц. И они оказались крепче, чем в 1992 году. Я принялся осторожно разбирать пол – то и дело останавливаясь, потому что гвозди громко скрипели, когда я вытаскивал их из досок.
Деннис Пикеринг был убит во второй половине дня, но запах распада стал уже невыносимым. Сладковатый, густой и приторный, как у сгущенного молока и тухлой рыбы. Я не мог понять, почему молодой мистер Биллингс и Кезия Мэйсон не похоронили его где-нибудь за домом. Хотя, возможно, у них были те же проблемы, что и у меня. Возможно, за ними следила полиция либо – что более вероятно – любопытные соседи. В 1992 году Бончерч был сплоченной и любящей посплетничать общиной. А в 1886-м она, наверняка, была почти вдвое меньше, но ее члены – еще более пронырливыми.
Я поднял половицы одну за другой. Бедный Пикеринг лежал в том же положении, в каком я его обнаружил. К горлу у меня подступила желчь и полупереваренный ланч, но я понимал, что должен избавиться от тела. Ради себя, ради Дэнни и, возможно, ради собственной бессмертной души. Никто не заслуживает того, чтобы быть похороненным под половицами, без панихиды.
Единственное, что серьезно беспокоило меня, – не вмешиваюсь ли я в ход истории. То, что Пикеринг лежал здесь мертвый, хотя еще даже не был зачат, представлялось чудовищным парадоксом. Все же, если время было больше похоже на какой-то рассказ или фильм – или на Гобелен из Байе[61], который разматывается постепенно, но будет существовать даже после того, как вы пройдете мимо него, – возможно, не было никакого парадокса. Вот только какой Пикеринг был настоящим Пикерингом? Тот, который еще не родился, или тот, который лежал здесь уже мертвый?
Я начал учащенно дышать – то ли от страха, то ли от растерянности. Через пару минут мне пришлось закрыть глаза, сжать кулаки и сказать себе:
