Жертвоприношение - страница 75
У меня не было времени рассмотреть все внимательнее, но я не мог представить себе коллекцию менее подходящую для детского приюта. Это были весьма причудливые или пугающие изображения, многие – откровенно гинекологической тематики. Заметил я даже жуткую гравюру «Солдатская жена, последовавшая за мужем в бой и, будучи разорванной пополам пушечным ядром, родившая живого младенца».
Пикеринг поднял руку, подавая мне сигнал остановиться и не шуметь. Мы были всего в двух шагах от двери гостиной. И уже отчетливо слышали пронзительное хныканье маленькой девочки, уже охрипшей от плача, нелепое хихиканье Бурого Дженкина и глухо звучащий настойчивый голос молодого мистера Биллингса. Серый осенний свет падал на ковер с красно-коричневым рисунком, протертый до блеска тысячами ног в кожаных башмаках. Где-то позади нас – наверное, на кухне – раздавалось бряцанье и кто-то пел песню «Две девчушки в синем».
– Скажите, что мы будем делать, – прошипел мне Деннис Пикеринг. В его дыхании я уловил неприятный запах от большого количества выпиваемого чая – вопреки мнению Лиз, что все викарии пахнут алкоголем.
– Я не знаю, – что нам делать, – сказал я.
А потом вспомнил слова Лиз: «Ты не можешь ни с чем определиться. Уходи – останься – останься – уходи. Дэвид, ради бога, определись уже. Пусть ты даже ошибешься».
Я обдумывал план действий, когда услышал громкий, уверенный и умудренный жизнью голос, заставивший меня затаить дыхание. Это был женский голос с ист-эндским акцентом, но не имеющий ничего общего с современным невнятным бормотанием. Женщина говорила четко, резко, несколько необычно, используя просторечные выражения. Я не сомневался: это была Кезия Мэйсон, протеже старого мистера Биллингса и возлюбленная молодого.
– Ну давай же, маленькая проказница. Время собирать яблоки и груши. Старый Друг ждет тебя.
Девочка снова громко всхлипнула, коротко и хрипло. Молодой мистер Биллингс произнес:
– Кезия, мы так не договаривались. Ты сказала, двенадцать. Столько и получишь. Двенадцать и так слишком много. Двенадцать, и не больше.
– Когда я говорила про двенадцать, любовь моя?
– Когда мы договаривались. И Дженкин сказал: двенадцать. Не больше.
– Да это когда было-то!
– Кезия, ты не можешь брать больше. Что скажет Барнардо?
– Мы пошлем за Мазуревичем. И он подтвердит, что все они были выселены.
– Черт, Кезия, ты не можешь забрать всех!
– Старый Друг берет то, что ему необходимо, – сказала Кезия. Все это время девочка непрерывно рыдала. – А Старый Друг хочет больше, чем хлеб с маслом и сельдью.
– Похоже, они идут сюда, – прошептал я Пикерингу. – Поступаем так: я хватаю девочку, а вы начинаете кричать. Что угодно – молитвы, проклятия, лишь бы сбить их с толку.
Пикеринг неожиданно схватил меня за руку:
– Если мы схватим ее и заберем с собой на чердак, в наше время, думаете, она выживет?
– Что вы хотите этим сказать?
– Думаете, она выживет? Мы в 1886 году, насколько я понял. Здесь этому ребенку лет десять-одиннадцать. Но если мы заберем ее в 1992 год, ей же будет больше ста лет? Мы убьем ее, как и Кезия Мэйсон. Возможно, более жестоким способом.
Но тут девочка закричала еще громче, и я понял, что мы должны хоть что-то сделать.
– Ради бога, Деннис, ведь нам же удалось вернуться в то время, когда мы еще не родились! Это может сработать и в обратную сторону.
Пикеринг сложил руки и пробормотал самую короткую молитву в истории христианского богослужения.
Затем открыл глаза и произнес:
– Очень хорошо, Дэвид. Давайте попробуем, да поможет нам Бог.
Все это время девочка не переставала плакать. Я резко толкнул Пикеринга рукой, и мы влетели в открытую дверь гостиной.
