– Дай мне порвать его! – прошипел Бурый Дженкин.
Я почувствовал, как его когти скользнули по ноге. Но Кезия держала меня за лицо так крепко, что я смог лишь дернуться. Наверное, я мог бы ударить ее ногой или отбросить руку в сторону. Но она словно высосала из меня все силы, и я даже муху не смог бы прихлопнуть, не то что освободиться от ее жуткого захвата.
Коготь Бурого Дженкина скользнул по внутренней стороне моего бедра и кольнул между ног.
– Ah oui-oui we can rip them off[66], – усмехнулась крысоподобная тварь. – Zwei porky pounders for supper, oui? Nicht vergessen Abendessen![67]
Кезия приблизила ко мне замотанную в простыню голову и прошептала, окатив меня горячим, зловонным дыханием:
– Оторвать тебе нос, дружок?
– Оторви ему нос! – взвизгнул Бурый Дженкин.
Но в этот момент я услышал крик молодого мистера Биллингса:
– Подожди! Кезия, подожди!
– Подождать чего? – ответила она. – Дня святого Лаббока?
Биллингс пересек залитую тьмой лужайку и остановился рядом. Впрочем, краем глаза я заметил, что он держался на довольно почтительном расстоянии. Возможно, не хотел, чтобы моей кровью ему забрызгало костюм.
– Кезия, он еще должен дать тебе сына крови, – сказал Биллингс.
В ответ на этот «голос разума» Кезия сжала мое лицо еще сильнее. Я почувствовал, как лопнула нижняя губа, и по подбородку потекла кровь.
– Это правда, Кезия. Ты не должна сейчас трогать его. Пока он не сделает то, что предопределено судьбой.
– Ты снова лукавишь, – сказала Кезия, хотя в ее голосе я уловил неуверенность.
– Подумай, чего ты хочешь, – пожал плечами Биллингс. – Если ты хочешь ускорить Обновление, ты должна отпустить этого парня.
– Он забрал Чарити, – напомнила ему Кезия. – К тому же он всего лишь язычник.
– Может, он и забрал Чарити, – Биллингс пытался ее успокоить. – Но ведь Дженкин сможет ее вернуть, разве нет? С этим не будет никаких проблем. Ну же, Кезия, он же отец… Он дал тебе двух сыновей. Но двоих будет недостаточно.
Бурый Дженкин издал жуткое тихое хихиканье и почесал лапу под рукавом. Я не мог разглядеть в темноте, но хорошо представлял, как из его шерсти сыпется град серых вшей.
– Тогда я угощу его десертом потом, – сказала Кезия, хотя и не ослабила хватку на лице.
– Правильно, Кезия, десерт потом.
– Порви его сейчас! – настойчиво взвизгнул Бурый Дженкин. – Rip off sa tête and tirer ses Leber durch seine Kehle![68]
Из этой тарабарщины я понял, что Бурый Дженкин хочет оторвать мне голову и вытащить печень через горло. Если б я не видел, что он сделал с Деннисом Пикерингом, то подумал бы, что он просто меня пугает. Но его жестокость была безгранична. Это была тварь, порожденная адом, и этим все сказано.
Наконец Кезия отпустила мое лицо. Однако осталась рядом, глядя на меня с любопытством, к которому примешивалось презрение и что-то еще. Какая-то мимолетная похоть.
В тот момент я не был уверен, что она действительно собирается меня отпустить. Но потом она неуверенно кивнула. Повернулась кругом, на мгновение сверкнув белыми голыми ягодицами, завернулась в простыни и направилась к дому, словно огромный бесформенный призрак. Бурый Дженкин еще какое-то время попрыгал, поскуливая, вокруг нас и потащился за своей хозяйкой, почесываясь и хихикая.
– Наверное, я должен вас поблагодарить, – сказал я Биллингсу.
– Вам не за что меня благодарить, – заверил он. – Ваша Лиз захочет третьего, и последнего зачатия. А Бурый Дженкин придет за Чарити. На вашем месте я присмотрел бы и за вашим сыном. Врата ада могут открыться в любой момент.
Мы вместе направились к террасе и поднялись по ступенькам, тихо постукивая каблуками.
– Могу я вас кое о чем спросить? – обратился я к Биллингсу, когда он открывал передо мной дверь.
– Ответ не гарантирую.
– В коридоре висит ваша фотография. Иногда я вижу, как вы на ней перемещаетесь. А еще я видел там Бурого Дженкина.
В доме Бурый Дженкин уже зажег несколько ламп и зажигал все новые, вскакивая на сиденья стульев. Он держал в лапе восковую свечу. Воск капал ему на манжету и стекал на запястье. В комнате стоял отвратительный запах паленого волоса.
Бурый Дженкин смерил меня таким плотоядным взглядом, что по спине у меня пробежала ледяная дрожь, будто я весь день просидел на стуле с холодной металлической спинкой. Ему не нужно было ничего говорить, его подернутый пленкой глаз был красноречивее любых слов.
