— Разгневался царь и, прямо сказать, лютует, — доверительно сказал Адашев своему другу Сильвестру, выходя из хоромины закрытой рады. — Раду разогнал, на нас наложил опалу. Видимо, по выбору Малюты нашёл новых советников.
— Мы будто бы вознамерились изъять державу из его рук, — поддержал своего друга опальный иерей, а кроме Шуйских, кто об этом думал? Тебе, Алексей, тоже впору бежать из Кремля. Царь заподозрил всех нас огульно в желании отъехать в Литву!.. Да простит его ошибки Всевышний.
Весть об упразднении рады народная Москва приняла совершенно равнодушно. Её вече не походило на новгородское, где каждый обыватель принимал участие в решении важных дел. Напротив, боярская Москва увидела в упразднении рады направленный против неё удар. С этого дня бегство в Литву приняло повальный характер; однако не все бежали за границу, так что представители одного и того же рода оказывались и за стенами и перед стенами Смоленска. Юродивые, защищаясь ширмой малоумия, провозглашали громогласно: «Лютует Иоанн Васильевич, лютует!»
Пуще всех обрадовались разгону рады наместники, дьяки и чиновники.
Натура Иоанна IV представляет и поныне трудно разрешимую загадку. Авторитеты психиатрии называют его неврастеником, который провёл своё детство в тяжёлой житейской обстановке.
В первые годы брачной жизни неврастения его ослабела. Влияние любимой женщины благотворно сказывалось на нём, но это длилось лишь первую половину супружества. Во второй половине проявилось стремление к плотским наслаждениям, свойственное его матери, а далее сказалась жестокость предков по мужской линии. Вообще же его не ограничивали никакие житейские условности.
Смерть Анастасии Романовны разрушила все преграды перед грубыми низменными чувствами. Много тому способствовала и учреждённая им опричнина, пользовавшаяся правом отнимать у земских людей жён и дочерей и доставлять красивейших из них в гарем Иоанна Васильевича.
Ещё прах покойницы не успели опустить в могилу, как в пыточной избе уже занялись делом Адашева и Сильвестра, которых обвинили в причастности к смерти царицы. Клевета была настолько ясной, насколько и подлой, но Иоанн Васильевич сделал вид, что он верит этому безумному бреду, и тут у него сверкнула мысль: воспользоваться случаем и избавиться от несносных умников. Пыточная изба устроила бы это дело и без всякой огласки.
Малюта уже предугадывал это желание повелителя, но тут случилось нечто необычное.
Иоанну Васильевичу, как народному государю, часто беседовавшему с простолюдинами, были хорошо известны представления о душе, расставшейся с телом. Она-де обращается в дымчатое облако, принимающее иногда образы и формы покинутого тела.
Из опочивальни была видна моленная с киотом, в котором находились всем известные тогда иконы Святой Анастасии. Одна из них отличалась особой выразительностью. То было изображение мученицы, сожжённой гонителем христианства Диоклетианом. Случайно, а может быть, и намеренно, придворный живописец придал мученице лицо Анастасии Романовны. На эту икону Иоанн Васильевич взглядывал при каждом жестоком поступке. Взглянул он и теперь, готовясь предать Сильвестра и Адашева в руки палача Малюты, и, о ужас! — на иконе, в глазах мученицы, блестели слёзы!
Малюте пришлось уйти без добычи. Оставшись один, Иоанн Васильевич подошёл к иконе и облобызал то место, где он увидел слёзы; теперь, казалось, мученица поблагодарила его доброй улыбкой.
Однажды, перегруженный, как обычно, к вечеру бузой из проса, приготовление которой взял на себя новый постельничий Басманов, царь увидел грозную процессию. Из распахнувшихся дверей моленной выплыл по воздуху горящий крест; пламя от него брызгало во все стороны. За ним поднялась икона с изображением Анастасии Романовны и наконец выступила сама покойница с грозным ликом и угрозой, поднятыми в воздухе руками. Процессия подходила всё ближе и ближе, крест остановился у самой груди, огонь жёг всё тело царя. Казалось, что ещё немного и он обратится в уголь, пригодный только для жаровни Семиткина.
Объятый ужасом, Иоанн Васильевич вскочил на ноги и пал на колени перед дивной процессией. Ему явственно послышалось, как выговорила покойница: «Не смей пытать таких верных слуг, как иерей и Адашев, не смей!»
