Нет сомнения, что дело Монса, как мы уже говорили, ускорило решимость Петра выдать дочь за герцога. Но, говоря словами Цедеркрейца: кроме «восстановления своего кредита», не имел ли при этом государь другой, более важной цели? Неужели он обрекал любимую старшую дочь на незавидную судьбу быть герцогиней жалкого клочка Германии? Не имел ли он в виду завещать ей Россию? Не с этою ли целью начал он было писать завещание, из которого сохранилось несколько строк? Строки эти, как видно, прямо относились к Анне Петровне:
1) «Веру и закон, в ней же радилася, сохрани до конца неотменно.
2) Народ свой не забуди, но в любви и почтении имей паче протчих.
3) Мужа люби и почитай, яко Главу, и слушай во всём, кроме вышеписанного...»
Намерению государя (если только оно было), завещать императорскую корону не жене, а старшей дочери, не суждено было осуществиться: этому воспрепятствовало событие, которое и составит предмет следующей главы.
XI
СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА 1725
Государь стал недомогать задолго ещё до смерти. В письмах его к Екатерине довольно часто встречаются известия о его болезнях. То он страдает «чечюем», то завалами или расстройством желудка, отсутствием аппетита, то припадает с ним «рес», вообще ему «мало можется».
В январе 1716 года, убеждая сына или «нелицемерно удостоить себя наследником», или быть монахом, государь прямо говорил: «Без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал». По совету врачей Пётр прибегал к пособию минеральных вод, пользовался ими и за границей, пивал воды и у себя, в Олонце, да в девяноста вёрстах за Москвой на заводах, но вообще мало берёгся. Сытные яства иль «Ивашка Хмельницкий» с батареями хмельных напитков сокрушали его твёрдость. Воздержание было не в его характере; да при его кипучей деятельности, при его порывистой, страстной натуре, ищущей широкого разгула, трудно было и совладать с требованиями диеты и регулярной жизни.
В 1722 году, во время персидского похода, у него открылись первые симптомы той болезни, которая низвела его в могилу. С этого времени недуги государя участились, и в 1724 году мы особенно часто находим его на лекарстве, одного, в тёплой комнате, под запретом выходить на воздух.
Трудно было Петру выносить несносный докторский арест: его так и тянуло обойти своё хозяйство, полазить по верфи, испробовать ход того или другого из вновь выстроенных судов либо махнуть куда-нибудь на свадьбу, отвести душу на ассамблее. И вот, лишь только чувствовал он себя легче, тотчас запреты забыты, с крепостных верков петербургской «бастилии» раздавались выстрелы — сигнал, что государю легче и он разрешил себе кататься по реке. Следствием же преждевременных прогулок и пиров было возобновление недуга.
Возобновления страданий делались чаще и чаще; лето и осень 1724 года государь очень недомогал; волею-неволею он не расставался с лекарствами, но помощь от них была небольшая. Известный случай с ним осенью того же года на Лахте имел следствием сильнейшую простуду. До декабря недуг его то утихал, то снова увеличивался. Кажется, не будет смелым предположением, если мы скажем, что дело Монса, глубоко оскорбив государя, сильно потрясло его организм; а тут в день крещения новая сильнейшая простуда — и государь окончательно слёг в постель.
Таким образом смерть сразила его не в один удар. Она подкрадывалась к этому колоссу исподволь, в виде разных болезней. Народ это видел и в лице своих «ведунов» ещё в начале 1719 года предвещал ему скорую кончину.
Так, однажды, в весенний день 1719 года, в десяти вёрстах от Петербурга, вверх по Неве, на кирпичных заводах, в кабачке угощалось несколько человек: тут были служители великой княжны Натальи Алексеевны и певчие князя Меншикова.
— Здравствуй, государь-царь Пётр Алексеевич! — вскрикнул целовальник, осушая стопу пива.
— Здравствовал бы светлейший князь, — раздался голос одного из присутствовавших, — а государю недолго жить!..
Или вот зайдёмте, например, в вольный дом (т. е. в трактир) на Выборгскую сторону, в приходе Самсония-странноприимца. 15 января 1723 года мы застали бы здесь весёлую вечерину хозяина заведения, шведского полоненника Вилькина. Множество гостей, угощаемые хозяином, услаждались пением и игрой на гуслях и скрипицах императрицыных певчих. С ними-то и вёл непотребную беседу Вилькин:
