Секретарь был малый хвастливый, тщеславный, болтливый на язык, как человек вышедший из ничтожества — чрезвычайно зазнавался и вообще вёл себя крайне неосторожно.
Как Монс действовал именем императрицы, так Столетов, бродя по разным канцеляриям и коллегиям по делам своих «милостивцев» и приятелей, употреблял имя Монса в виде понудительного средства. Всё это сделалось известным родственникам камергера; об этом же говорили адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин и Павел Иванович Ягужинский.
— Столетов у меня жил, — рассказывал адмирал Петру Балку, — и Столетова я знаю: он бездельник, я им был недоволен и сбил его с двора.
— Брось ты Егора, — убеждал Ягужинский Монса, — он твоим именем много шалит, чего ты и не знаешь.
— Ради Бога, брось его от себя! — со слезами умоляла Виллима Ивановича вся его фамилия, т. е. сестра, племянники. — Буде не бросишь, то этот Столетов тебя укусит, и ты от него проёму падёшь.
— Виселиц-то много! — самоуверенно отвечал Виллим Иванович: — Если Егор какую пакость сделает, то... не миновать виселицы!
Не одна уверенность в своей силе мешала Монсу отбросить болтливого, вороватого и заносчивого Столетова: этому мешало то обстоятельство, что он посвятил секретаря во все тайны взяточничества; на его попечении возложены были многие дела, по которым Монс уже взял презенты и которые, следовательно, надо было привести к благополучному исходу; наконец, Столетов вообще заявлял большие способности к секретарской должности и был человек по своему времени довольно образованный: так, он знал языки немецкий, польский, а на русском кропал даже чувствительные романсы.
Несмотря на чувствительность, высказываемую в романсах, Столетов не являл чувствительности в обращении с низшими; напротив, он вёл себя с крайнею заносчивостью и «гордил» с ними так, что его никто не любил.
Кроме Столетова, пособника во взятках, Монс имел другого весьма полезного для себя помощника в делах чисто дворцовых: то был известный Балакирев.
Стряпчий Хутынского монастыря Иван Балакирев ведал в 1703 году сбором подушных денег с крестьян и монастырскими делами по разным приказам; несколько лет спустя мы его видим гвардейским солдатом. Солдатская лямка была тяжела Балакиреву; в неисчерпаемой весёлости своего характера, в остроумии, в находчивости и способности ко всякого рода шуткам и балагурству, он нашёл талант «принять на себя шутовство» и этим самым, при посредстве Монса, втереться ко двору его императорского величества. Известны многочисленные анекдоты о проницательности, уме, находчивости, смелости, правдолюбии, доброте, честности и тому подобных достоинствах придворного шута Балакирева. Всё это рассказано в нескольких изданиях анекдотов и всё это более, нежели наполовину, выдумка досужих издателей площадных книжонок. Верно одно: что Балакирев умел пользоваться обстоятельствами, умел делаться полезным разным придворным, был действительно из шутов недюжинных, но все его высокие добродетели и высокое значение его шуток — для разъяснения чёрных дум Петра, для спасения невинных и проч., — всё это разлетается дымом при первом знакомстве с подлинными документами.
Как умный человек, Балакирев втёрся под крылышко Монса; у него он был домашним человеком, служил рассыльным между им и Катериной, высматривал и выслушивал для него о разных дворцовых делах, словом — был его клиент, расторопный, но, к несчастью Монса, подобно Столетову, невоздержан на язык.
Таковы были главные из ближних клиентов Монса.
Познакомившись с ними, зайдём с одним из них, с Балакиревым, к его приятелю — обойного дела ученику, к Ивану Ивановичу Суворову.
Балакирев не в духе.
— Письма я вожу некоторые из Преображенского к Виллиму Монсу нужные, — говорил шут, — а мне такие письма скучили, и опасен от них: мне [ведь] первому пропадать будет.
— От кого ж те письма и какие?
— А вот Егор Столетов домогается ключи у Монса от кабинета его (взять), — продолжал Балакирев после некоторого молчания и уклоняясь от прямого ответа, — а в том кабинете нужные письма лежат, и Монс ещё Егорову в том не верит. Я же вот, — хвастал шут, — в великом кредите у Монса: что хочу у него, то и делаю.
