Князь Меншиков дал ему, как лучшему брильянтщику, множество драгоценных камней, ценою тысяч на сто рублей, для сделания из них застёжки из мантии императрицы. Князь Александр Данилович хотел презентовать застёжку Екатерине при её коронации. Вдруг Рокентин объявляет, что какие-то пять человек, назвавшись посланными князя Меншикова, обманом затащили его за город отняли драгоценный убор, раздели его, грозили удавить, если тот будет кричать, и наконец избитого и связанного бросили в лесу. Всё это оказалось выдумкою самого ювелира.
Скоро заподозренный Рокентин был арестован, и во дворце государя, в высочайшем присутствии, целый час болтался на вывороченных назад руках на виске или дыбе. Государь, лично занявшись допросом, убеждал его сознаться; давал слово, что в случае раскаянья с ним ничего не будет дурного и даже, чтоб лучше вырвать у него признание, приказал при нём бить кнутом другого преступника. Но и это оригинальное средство привлекать к раскаянью не достигло своей цели, так что государь приказал дать Рокентину двадцать пять ударов. Но ни в этот раз, ни на следующей пытке, о которой государь весьма весело и «милостиво» рассказывал герцогу голштинскому, ни на третьей виске Рокентин ни в чём не сознался. Наконец только убеждения суперинтендата вызвали вора на откровенность. Он повинился, что сам украл брильянты и зарыл их на дворе своего дома в куче песка. Так как суперинтендант добился признания только тем, что обещал вору прощение, то Рокентин и был освобождён; но недели две спустя опять взят в полицию, допрашивай по тому же делу и по другим поступившим на него жалобам; наконец, после полного сознания, он был жестоко истязан кнутом, заклеймён и сослан в Сибирь. «Не будь он иностранец, его бы казнили смертью», — так говорили современники.
Впрочем, двор не лишён был и этого рода зрелища: утром 24 января 1724 года совершены были казни оберфискала Нестерова и его трёх товарищей-фискалов, обвинённых в страшнейшем взяточничестве. Казни были совершены на Васильевском острове, против здания коллегий, что ныне здание С.-Петербургского университета. Под высокой виселицей, на которой так недавно ещё висел князь Матвей Гагарин, устроили эшафот; позади его возвышались четыре высоких шеста с колёсами, спицы которых на пол-аршина были обиты железом. Шесты эти назначались для взоткнутия голов преступников, когда тела их будут привязаны к колёсам.
Когда декорации были готовы, стеклась публика; большую часть её составляли канцелярские и приказные чиновники, получившие строжайшее повеление непременно быть при казни; государь с множеством вельмож смотрел из окон ревизион-коллегии.
Все три старца-фискала один за другим мужественно сложили головы на плахе.
Мучительнее всех была казнь Нестерова. Его заживо колесовали: раздробили ему сперва одну руку, потом ногу, потом другую руку и другую ногу. После того к нему подошёл один из священников и стал его уговаривать, чтоб он сознался в своей вине; то же самое, от имени императора, сделал и майор Мамонов; государь обещал в таком случае оказать милость, т. е. немедленно отрубить голову. Но обер-фискал с твёрдостью отвечал, что всё уже высказал, что знал, и затем, как и до колесованья, не произнёс более ни слова. Наконец его, всё ещё живого, повлекли к тому месту, где отрублены были головы трём другим, положили лицом в их кровь и также обезглавили.
Девять человек получили каждый по пятидесяти ударов кнутом; четверым из них щипцами вырвали ноздри и т. д.
Весь этот кровавый спектакль был явлением обычным; с ним свыклись и пришлые немцы, свыклись до того, что, например, Берхгольц, бесстрастно записавши подробности курьёзного зрелища, сейчас же внёс в дневник заметку о погоде.
Был ли при казнении взяточников наш смелый взяточник-любитель Виллим Иванович?
Едва ли, так как государыня не изволила присутствовать; он, зная о казни, толковал, разумеется, о правосудии великого монарха и нисколько не думал, что и он недалёк от такой же катастрофы. Да и мог ли, имел ли он время думать об этом? Ему всё так радостно улыбается, его с такой любовью осыпают любезностями, предлагают услуги и дорогие презенты; во всей аристократии, среди всех наизнатнейших персон мужского и женского пола он не имеет врагов, да и не может и иметь: так всем он нужен, все в нём ищут ходатая, заступника, челобитчика, милостивца по всем правым и неправым, честным и нечестным делам. Ему ли, наконец, счастливому фавориту, ввиду полнейшего торжества «премилостивой монархини» задумываться над трагическою смертью русских взяточников!
