В то время как Виллим Иванович часы своего досуга отдавал приятным для него хлопотам, посмотрим, что делали в это время Пётр с «свет-Катеринушкой»; как проходила жизнь всего двора, какие события разнообразили обычное препровождение времени.
Обычное препровождение времени Петра состояло в его занятиях государственными делами, совещаниях в сенате, разъездах в Кронштадт, в Петергоф, Ораниенбаум, Царское село; затем свободные часы пролетали в пирушках, в посещении немецких «комедий», в танцевальных ассамблеях, в маскарадах, в наездах на дома вельмож с «беспокойною бритиею», т. е. «всепьяннейшим и сумасброднейшим собором»; наконец, время проходило в устройстве фейерверков и разных шутовских процессий, хотя бы и по поводу погребения того или другого лица, состоявшего при дворе. Пётр, как известно, был необыкновенно изобретателен на подобные церемонии.
Полюбуемся на него и на его птенцов в их забавах 1724 года.
Вот государь опаивает худенького, невзрачного и больно недалёкого герцога голштинского; опаивает-то он его не в первый и не в последний раз, но в настоящую пирушку эта спойка производится с особою целью: Петру почему-то хочется пристрастить герцога к венгерскому и отучить от мозельвейна. С пирушек и пьянственных загулов двор ездил в комедию; спектакли тянулись вяло, скучно, так что государь решительно приказал, чтобы комедии имели не более трёх действий и не заключали бы в себе никаких любовных интриг; но и в этом виде они всё-таки не развлекали государя, так что, сидя в ложе с семейством, Пётр нередко развлекался только шутками над своим поваром.
Гораздо интереснее была комедия, сочинённая самим Петром для забавы себя и своего двора. Главным сюжетом потехи был труп государева карлика; похоронная процессия его была обстановлена следующим образом: впереди шли попарно тридцать певчих, все маленькие мальчики; за ними следовал в полном облачении крошечный поп; затем шесть крошечных лошадей в чёрных попонах, ведомые маленькими пажами, везли сани особого устройства; на санях лежал труп карлика в гробу, под бархатным покровом. Маршал с маршальским жезлом и множество толстых, безобразных, большеголовых карлов и карлиц вытягивались в длинной процессии в траурных костюмах, причём карлицы, игравшие роли «первых траурных дам», были под вуалями. Для контраста и большего эффекта по бокам процессии шли громаднейшего роста гренадеры и гайдуки с факелами.
Как ни обычны были в тогдашнее время потехи высоких персон над личностью низшего, но при виде этого зрелища заезжие немцы невольно говорили: «такой-де странной процессии едва ли где-нибудь придётся увидеть, кроме как в России!». Зато здесь их было множество.
Так, в первых числах февраля 1724 года в течение нескольких дней по улицам Петербурга прогуливались и разъезжали голландские матросы, индейские брамины, павианы, арлекины, французские поселяне и поселянки и т. п. лица: то были замаскированные государь, государыня, весь сенат, знатнейшие дамы и девицы, генераль-адъютанты, денщики и разные придворные чины. Члены разных коллегий и сената в эти дни официального шутовства нигде, ни даже на похоронах не смели скидавать масок и шутовских нарядов; в них они являлись на службу в сенат и в коллегии. «Мне кажется это неприличным, — замечает по этому случаю современник, — тем более что многие лица наряжены были так, как вовсе не подобает старикам, судьям и советникам. Не покориться же воле государя было не совсем благоразумно; тому были ежедневные доказательства, и ещё во время февральских потех 1724 года один поручик, состоявший при дворе, был жестоко высечен: преступление его состояло в нарушении какого-то маскарадного постановления.
Героями маскарадных потех были «всепьяннейшие и сумасброднейшие члены конклавии князь-папы»; синклит его доходил до восьмидесяти человек и состоял из князей, бояр, вообще потомков знатнейших фамилий; тут же были и простолюдины. Кривляньями и забавными выходками они должны были развеселять императора, когда он бывал не в духе.
Все эти же месяцы двор был очень занят толками о крупном воровстве одного придворного брильянтщика Рокентина. Мы встречали его уже в числе искателей милостей Монса, видели из его челобитья, как он метался, не зная, куда деться от теснивших его кредиторов. Защита Монса, видно, не укрыла его от них и он, наконец, додумался до средства весьма рискованного.
