Романы Джордж Элиот вызывали у Джеймса двойственную оценку. Недаром свою рецензию на последний из них «Дэниел Деронда» («Daniel Deronda») он построил в виде диалога между Поклонницей этой английской писательницы и ее Противницей, спор между которыми разрешал Критик.[347] В романах Джордж Элиот Джеймса привлекало в первую очередь то, что она не ограничивалась в них созданием обычной для английского классического романа (novel) картины социальных нравов, а ставила философско-этические вопросы – о смысле жизни, о судьбе и назначении человека, о выборе им жизненного пути, о его взаимоотношениях с обществом. В ее романах при красочном и многообразном показе социально-бытовой стороны жизни открывалась и ее духовная сторона. «То, что создает Джордж Элиот, – восхищается в упомянутой рецензии Поклонница, – включает в себя мир во всей его полноте, мир у нее необозрим, он охватывает бесконечно много».[348] С нею в конечном итоге соглашается и Критик, добавляя, что «Джордж Элиот всегда дает нам удивительно типичную, хотя и иронически освещенную картину жизни».[349] Второе, что в творчестве Элиот представлялось Джеймсу исключительно ценным, – это многогранные психологические портреты ее героев, стремление объяснить характер и поступки человека не столько внешними обстоятельствами, сколько изнутри. «Она умеет твердой рукой, – резюмировал критик, – отомкнуть важнейшие тайники человеческого характера».[350] И в то же время Джеймс находил в романах Элиот существенный недостаток: английская писательница не придавала значения художественной структуре своей прозы; ее романы были слишком «рыхлы», «несколько бесформенны».[351] Правда, он тут же оговаривался, что «из жизни, не преображенной искусством, всегда можно извлечь смысл, искусство же, в котором нет жизни, – жалкая поделка. Ее книга („Дэниел Деронда“. – М. Ш.) объемлет целый мир».[352]
Примечательно, что все трое участников спора сходятся в одном: писатель, удовлетворяющий каждого из них в отдельности и всех вместе – это И. С. Тургенев.
«Если говорить о том, что нравится Пульхерии, – заявляет Противница Джордж Элиот, упоминая о себе в третьем лице, – то это роман, который прочла года три-четыре назад, но не забыла. Автор его – Тургенев, название – „Накануне“. Теодора (Поклонница Джордж Элиот. – М. Ш.) его тоже читала – ведь она обожает Тургенева. И Констанциум (критик. – М. Ш) тоже читал, потому что он все читает». «Если бы я прочел „Накануне" только по этой причине, – возражает Констанциум, – не о чем было бы говорить. Но Тургенев – мой писатель!».[353]
Последние слова вполне могли быть сказаны самим Джеймсом. Как отмечалось выше, Джеймс всегда, а в особенности в ранний период своего творчества, видел в Тургеневе образец литератора и человека. Принятое им в 1875 г. решение поселиться в Европе было отчасти вызвано желанием лично познакомиться и постоянно общаться с Тургеневым. Свое искреннее восхищение человеческими свойствами «Иван Сергеича» Джеймс неустанно выражал в переписке с родными и друзьями, а впоследствии, уже после смерти писателя, отдал ему дань в воспоминаниях.[354] Свое мнение о литературных достоинствах тургеневской прозы он в основном высказал в двух критических статьях 1874 г. и 1877 г., написанных еще до работы над романом «Женский портрет». Многое из того, что привлекло внимание Джеймса в творчестве Тургенева, несомненно отвечало его собственным поискам в этот период.
Статья Джеймса «Иван Тургенев» (1874),[355] одна из первых представлявшая американцам тогда еще малоизвестного им русского писателя, начиналась словами: «Мы знаем немало замечательных критиков, которые на вопрос, кто лучший романист нашего времени, не колеблясь, ответят: Иван Тургенев». В романах Тургенева, как и в романах Элиот, Джеймса прежде всего привлекала широта охвата жизненных явлений («Ни один романист, исключая разве Джордж Элиот, не уделяет такого внимания столь многим явлениям жизни, не стремится затронуть их со столь различных сторон»), серьезность и глубина содержания («цель у него всегда одна – найти эпизод, персонаж, ситуацию нравственно значимые»). С другой стороны, благодаря своему художественному методу Тургенев «охватывает великий спектакль человеческой жизни шире, беспристрастнее, яснее и разумнее, чем любой другой известный нам писатель». Его романы не нуждались в искусно построенной фабуле, возбуждая читательский интерес не внешней занимательностью, а тем, что «сообщали много больше о человеческой душе», чем книги с острыми, но менее значительными сюжетами. Тургенев отказался от открытой авторской дидактики. Так, в «Записках охотника» – книге, которая была «не менее важным вкладом в дело освобождения крестьян в России, чем знаменитый роман Бичер Стоу в борьбу за отмену рабства в Америке», нет прямых высказываний против института крепостничества. Вывод читатель делает из совокупности всех показаний, из множества тонких штрихов, из ощущения горечи и печали, которые охватывают его после прочтения книги и заставляют думать.
