У Мишеля защита диплома через полгода. Он уедет, и я уеду вместе с ним. А вернусь, когда все утрясется.
Татьяна позвонила из Белого дома и сказала, что в Форос к Горбачеву поехала делегация, и что начали арестовывать членов ГКЧП.
— Мать приедет часа через два помыться и переодеться, — сообщил он Ольге.
— Скажи ей, что я уехала рано утром.
Но ничего не бывает в последний раз. Ольга звонила в министерство по утрам и говорила:
— Приезжай!
И он приезжал, говоря себе, что это совсем в последний раз, но каждое утро ждал ее звонка.
— Почему ты всегда звонишь по утрам? — как-то спросил он.
— Мой Мишель, как все, наверное, негры, ленив. С утра он уезжает, его хватает часа на четыре, а потом сиеста, он возвращается, чтобы лечь под пальму, то есть на диван, и смотреть на видеокассетах по три фильма подряд. У нас с ним есть расхождения. Он любит секс вечером, как снотворное, а я по утрам для еще большей бодрости.
— Но говорят, что негры суперсексуальны и готовы этим заниматься всегда и везде.
— Я знаю только одного негра. Некоторые русские более супер, как, наверное, и некоторые негры. У меня ведь пока очень небольшой сексуальный опыт. Пока мужиков тридцать.
Он больше не задавал вопросов. Жизнь стремительно менялась. Обесценивались деньги. Некоторые покупали все, что еще можно было купить. Но он все не решался трогать свои вклады в сберегательных кассах. Он уже давно мог купить однокомнатную квартиру, но все оттягивал, не мог решиться сказать об этом Татьяне. Она могла предложить поменять однокомнатную и ее двухкомнатную на хорошую трехкомнатную. Он уже накопил денег и на двухкомнатную, когда началась девальвация.
Многие министерские чиновники покупали впрок кирпичи, доски, цемент для строительства будущих дач.
Он не верил, что государство вдруг обесценит все деньги, ведь у населения не было больших денег, все копили годами, не могут ведь всех сразу сделать нищими.
Татьяна не знала о сумме его вкладов. Он решил посоветоваться с Ольгой.
— У меня есть кое-какие вклады, — сказал он Ольге.
— Мать о них знает?
— Не знает.
— Я так и думала. — Ольга усмехнулась. — Вы, крестьяне, ведь без запаса не можете.
— Не можем, — подтвердил он. — И нам не хотелось бы, чтобы деньги, заработанные тяжелым трудом, обесценились в один день.
— Как будто нас спрашивали когда-нибудь, что вы хотели бы и чего вы не хотели бы! Неужели ты не понимаешь, что в этом государстве может быть все.
— Но это затронет миллионы людей.
— Ну и что? Мне рассказывала бабушка, что Хрущев законсервировал займы на двадцать лет. Какие-то рабочие на каком-то заводе выступили с такой инициативой. Всегда найдутся несколько мудаков, готовых выступить с любой инициативой. И ничего. Миллионы молча проглотили эту инициативу и молчат по сей день.
— А что говорит Мишель по поводу всей этой ситуации в нашей стране?
— Ему плевать на ситуацию в нашей стране, у него есть своя страна. А рубли он давно перевел в доллары.
— А что делать мне? Я даже не знаю, кто у меня купит рубли за доллары?
— Никто. На сегодня таких дураков нет.
— Что же мне делать?
— Спускай рубли. Покупай все, что еще можно купить.
— В магазинах уже ничего нет. В жилищных кооперативах рубли не принимают. Все ждут обвала.
— Значит, обвал будет.
Обвал произошел раньше, чем его ждали. Печатались новые деньги. Можно было расплачиваться и старыми, но обесцененными в сотни раз.
Из всех ценностей, которые хоть что-то стоили, у него была довольно новая кожаная куртка, которую он купил у Мишеля, часы «Полет», советский хронометр с секундомером, со шкалой часовых поясов, самые дорогие часы в СССР, стоимостью в сто двадцать рублей — месячная зарплата инженера.
Диван-кровать, телевизор, музыкальный центр, которые он купил, останутся, конечно, в доме у Татьяны. Ее квартиру он никогда не считал своим домом.
В несколько дней он стал если не нищим, то таким же, как все. Но все так не работали, как он, по четырнадцать часов в сутки.
И партию запретили, потом, правда, разрешили вместе с другими партиями. Но в министерстве партком ликвидировали, в партии теперь состояли по месту жительства, в основном при жилищно-коммунальных конторах.
