Взрослые крысы иногда вспоминали случаи из своей прошлой жизни. Вожак-полковник часто рассказывал, как он воевал в Афганистане и Чечне. У нас особый язык, как будто записанную пленку прокручивают с ускорением в тысячу раз и самый длинный рассказ умещается в несколько писков.
У вожака есть почти человеческое прозвище — кабан, он мощный и агрессивный.
— Он тупой, — сказал мне молодой самец по кличке прапор. Он служил вместе с кабаном в Чечне. — Нам устроили засаду. В ущелье подбили передний и задний танки. И закупорили. Надо было прорываться вперед или назад, а кабан приказал нам занять круговую оборону, нас и перебили.
— Здесь много ваших?
Я тогда собирал информацию.
— Только кабан и я, — ответил прапор. — Совсем непонятно, как там, наверху, распределяют наши души? Я всегда ненавидел крыс. Я их уничтожал всегда и везде и ядом, и крысоловками, а ночами я брал снайперскую винтовку с прицелом ночного видения и глушителем, устраивал засады. Иногда за ночь я убивал до десяти крыс.
И только теперь я понял, почему мою душу поместили в тело крысы. Я тоже ненавидел крыс. Ненавидел их гладкие быстрые тушки. И тоже устраивал засады. Над моей лоджией на первом этаже было вентиляционное отверстие, через которое крысы выходили из подвала. Я купил пневматическую винтовку с оптическим прицелом, занимал позицию в торце дома и, как только крыса показывалась, стрелял. Свинцовый шарик прошивал крысу, но эти твари оказались очень живучими, комендант иногда находил мертвых крыс с несколькими зарубцевавшимися шрамами от входных и выходных ранений. Через полгода крысы перестали пользоваться этим вентиляционным выходом.
И только тогда я понял, что душу человека помещают в ту тварь неразумную, которую он ненавидел и разумно уничтожал. Наверное, души охотников помещали в кабанов, лисиц, зайцев. Души трусливых и брезгливых женщин в змей, лягушек и ящериц. Линда не любила кошек и собак, считала, что они все покрыты лишаем и заполнены глистами. Вероятно, ее душу поместили в кошку или собаку.
А пока я был голоден. Несколько дней в подвале стояла вода, прорвало трубы, и мы были отсечены от всех известных нам проходов. Некоторые не выдерживали, пытались переплыть, не веря моим предупреждениям, и погибали. Я слышал шум мотора, откачивающего воду, и голоса слесарей. Я-то знал, что можно проскочить мимо одного человека, он всегда теряется при появлении крысы, но, если людей не меньше трех, шанс получить удар обрезком трубы или огромным гаечным ключом настолько велик, что лучше не рисковать, даже если промахнутся двое, один зацепит обязательно.
Я выждал, пока спала вода, слесаря ушли, и через вентиляционную трубу выпрыгнул на асфальт, метнулся в кусты на берегу пруда и притих.
По скоплению машин я понял, что сегодня суббота или воскресенье, все, кто мог, выбрались за город. Нестерпимо хотелось есть, если бы я был человеком, то прошел бы в свою квартиру, открыл холодильник, достал большой кусок чайной колбасы, бледно-розовый, с кружочками сала, отрезал ломоть черного хлеба с тмином, налил большую кружку чая с двумя или даже с тремя кусками сахара. Но я оставался крысой. И хотя до контейнера возле дома, куда складывали мусор, было не меньше тридцати метров, я чувствовал запах слегка тухлой ветчины, сыра рокфор и крабовых палочек. По-видимому, у кого-то испортился холодильник, и все это великолепие выбросили в контейнер. У этого контейнера мы собирались ночью, когда закрывали входную дверь. Щелчок кодового замка был как сигнал ракетой к атаке, и мы бросались к контейнеру.
Пробирались мы и в квартиры дома. Методы проникновения в квартиры были разработаны до меня. Надо подняться по стояку с водопроводными трубами, выгрызть дыру в фанерной дверце, через которую слесаря имели доступ к трубам, и выпрыгнуть на кухню. Крысы в моей квартире две зимы подряд прогрызали эту фанерную заслонку. Я и другие жильцы первого этажа перед фанерой стали ставить листы, покрытые алмазной крошкой, или обкладывали дверцу стекловатой. Если алмазная крошка или стекловата попадала в желудок крысы, она погибала через несколько часов.
