— Она сама этого не знает, — откликнулся падре Тони. — Она просто сделала этот шаг, вот и все.
— Мне всегда казалось, — сказала Рита, — что сбегать с чужими мужьями подло, независимо от того, кто сбегает.
— Но ведь она на этом не остановится, — сказал падре Тони. — Она упрямая и непреклонная девушка. Она не остановится до тех пор, пока не найдет того, что ей нужно на самом деле. Она не просто сбежала с чужим мужем…
— Конечно, нет, — она ступила на путь спасения, да? — язвительно заметила Рита.
— Да, — ответил падре Тони.
— А чтобы спасти себя, надо сначала стать бесстыжей эгоисткой, надо стать негодяйкой.
— Рита, она не ты, она должна найти свой путь. Да, она решилась на шаг, который такая женщина, как ты, не может не осудить, но который такую женщину, как она, может в конце концов привести к богу.
— Никогда не подозревала, что слово «прелюбодеяние» означает то же самое, что «спасение». Напомни мне как-нибудь об этом — может, и я попробую. И если допустимо прелюбодеяние, то почему не допустить убийство, вообще любое преступление?
— И через преступление можно прийти к богу.
— Тогда ты до сих пор напрасно тратил время. Тебе нужно проповедовать зло, а не борьбу с ним. Ты на стороне дьявола, Тони.
Молодой священник выпрямился и напряженно застыл.
— Нет, — сказал он, — в таком случае и Христос был на стороне дьявола, потому что предпочел добродетельным блудного сына и блудницу. Я всего лишь хочу сказать, что некоторые люди могут подняться очень высоко только потому, что они пали очень низко. Чем страшнее преступление, тем настоятельнее жажда спасения, тем искреннее и труднее раскаяние. Не согрешив, не покаешься, а значит, не поднимешься, не преобразишься духом.
Рита крепче стиснула сложенные на груди руки.
— Тогда мне нечего надеяться на спасение, — сказала она с горькой усмешкой. — Я, конечно, не претендую на безгрешность, но как грешница ничем особенным похвастаться не могу. Я не шляюсь по незнакомым людям, сообщая им, что у меня два пупка, и не собираюсь их показывать, я не разбиваю «ягуары» о скалы, я не врываюсь в чужие дома и не пугаю людей до смерти, и я не сбегаю с чужими мужьями. Разве бога заинтересует моя жалкая, скучная, заурядная душа? К сожалению, я просто не способна совершить преступление только ради того, чтобы возвыситься духом.
Пепе, с недоумением слушавший этот разговор, вдруг швырнул письмо на пол.
— Мы снова вернулись к тому, с чего начинали! — воскликнул он. — А я-то почувствовал себя таким счастливым, когда начал читать письмо, у меня словно камень с души свалился, когда я узнал, что она жива, жива, жива, что мы не убили ее!
— Мы? Убили ее? — переспросила Рита. — Да это она убивает нас! Она, можно сказать, убила вашего отца.
— Нет, она его не убила, — возразил падре Тони. — Она пришла помочь ему умереть.
— А как же все те люди, которых она заставляет страдать? — воскликнула Рита. — Как же Мэри и ее дети? Может быть, и они вынуждены страдать только потому, что эта маленькая богатая дрянь должна спасти свою душу?
— Совсем недавно ты сама говорила, — сказал падре Тони, — что бездействовать из боязни причинить боль другим не более чем обычная трусость. Теперь я вижу, что ты права. Мы все слишком тесно связаны друг с другом, все переплелось настолько, что стоит нам просто вздохнуть, как этот вздох заставит кого-то страдать. И в конечном итоге, чтобы обрести способность хоть как-то действовать, мы все вынуждены быть в определенной степени равнодушными и безжалостными. Если ты хочешь жить, ты обязан быть смелым.
— Замолчи! — воскликнула Рита, потрясая кулаками над головой. — Все это только слова, Тони, слова, слова, слова! А Мэри и ее дети не слова. Они — люди, люди, которых мы знаем и любим. И они сейчас ждут, они страдают. Мне непонятно то, что ты здесь говоришь о стремлении этой девушки спасти свою душу, но даже, если все действительно так, я отказываюсь понимать, каким образом ее спасение может оправдать страдания Мэри и ее детей.
И пожалуйста, не говори мне, что любая душа стоит таких страданий — я не верю, я не могу поверить этому!
