Закрыв лицо руками, она подбежала к дивану, упала на него и разрыдалась.
— Не надо, не надо, дорогая! — воскликнул Пепе, бросаясь к дивану. — Нам ведь неизвестно, страдает ли сейчас Мэри. Она не могла уже все узнать. Он ведь еще не написал ей.
— О, нет, она знает! — сквозь слезы проговорила Рита. — Она все отлично знает!
— Но она храбрая женщина. Храбрая и сильная. Она это выдержит. Пожалуйста, не терзай себя.
— Убирайся! — яростно крикнула Рита, отталкивая его. — Не прикасайся ко мне!
Она откинула голову и гневно взглянула на братьев.
— Вы все на ее стороне, — рыдая проговорила она, — вы все пытаетесь оправдать ее. Мэри и я — мы не в счет, мы ничего не значим. Мы просто обыкновенные порядочные женщины. Годами мы из сил выбивались, стараясь сохранить в целости ваш мирок, и не слышали ни слова благодарности. А потом приходит какая-то тварь и губит все, что мы старались уберечь. И что же? Вы немедленно встаете на ее сторону. Вы жалеете ее, вы помогаете ей, вы защищаете ее. О да, она героиня, у нее есть величие духа! И вы все — все, даже бог, — аплодируете ей. А как же мы, несчастные порядочные женщины! О, тут все просто — мы храбрые и сильные. Мы переживем. «Не терзай себя!» Кто же мы, по-вашему, коровы? Существа полезные, но вызывающие не слишком большой интерес, так выходит? У нас не кожа, а грубая шкура, мы все выдержим, да? Но стоит этой шлюхе захныкать, как у вас сердце кровью обливается!
Пепе опустился на колени возле дивана, чувствуя, что она наконец выговорилась.
— Дорогая, я же вовсе не это хотел сказать.
— Ты хотел сказать, — мрачно отозвалась она, — что на меня и Мэри можно положиться, мы не подведем, так?
— Так, — сказал падре Тони.
— Тогда посмотри, — крикнула она, проведя пальцами по щекам. — Посмотри, Тони, это слезы!
— Это всего лишь слезы зависти, Рита, — сказал падре Тони, — а тебе вовсе нечему завидовать. Эта девушка хочет стать такой, как ты и Мэри. Ей безумно хочется жить той же жизнью, какой живете вы: обыкновенной, порядочной, нормальной жизнью.
— И поэтому она сбежала с мужем Мэри.
— А что она могла сделать? Вернуться к Мачо? Но ведь как бы искренне он ни раскаивался, для нее он всегда останется олицетворением того мира, который чуть было не погубил ее, — мира лжи, зла, разврата; мира, от которого надо постоянно куда-то бежать и в котором рано или поздно все равно погибнешь. Таков уж мир, куда мы хотели ее вернуть, но возвращение в этот мир означало дня нее смерть, и вчера перед нею стоял выбор: жить или умереть. Она выбрала жизнь, и в результате — это было неизбежно — ее потянуло к Пако, к мужу нашей Мэри, потому что она хочет быть, как Мэри, обычной, порядочной женщиной. Неужели ты не понимаешь, Рита? Если бы она сделала то, к чему мы ее склоняли, она бы погибла, превратилась в пустую циничную женщину. Чтобы спасти себя, ей пришлось совершить зло.
— И теперь мы должны сообщить Мэри, — жестко сказала Рита, — что ей следует отнестись ко всему этому не как к несчастью, а как к лестному комплименту?
— В данный момент, — ответил падре Тони, — Пако нужен этой девушке больше, чем Мэри. О, я отлично знаю, что это звучит кощунственно, но ведь, по большому счету, речь идет не о том, кто прав, кто виноват, — речь идет о милосердии. Мы, конечно, можем не рисковать, мы можем твердо придерживаться наших правил, заявляя, что все делится только на белое и черное, а эта девушка просто самая обыкновенная шлюха. Или же мы можем пойти на риск, порвать все наши путеводители и заявить, что милосердие — терра инкогнита, где увы, нет твердых и окончательных правил.
— Но ваше милосердие, — возразила Рита, — односторонне. Почему мы должны требовать, чтобы в жертву принесла себя Мэри, а не эта девушка?
— Придет и ее черед.
— Когда? Когда она удовлетворит свою похоть?
— Нет, Рита, ее влечет к нему не похоть, а совсем другое чувство, и она никогда не удовлетворит его. Весьма вероятно, им самим кажется, что их объединила лишь простая чувственность, но затем они поймут, что это не так. Стремление жить честно и достойно, бросившее ее в его объятия, в конце концов спасет их обоих. И ее черед принести жертву может прийти скорее, чем мы предполагаем.
