— По этой же причине у меня никогда не будет любовника.
— Но как раз об этом я и говорю, Конни, — вы боитесь сделать выбор, ведь, чтобы его сделать, надо быть свободной.
— Выбор между чем и чем? Быть как все? Этого вы от меня хотите? Но я уже от этого спаслась: Биликен спас меня. Я уже никогда не смогу быть как они. Я даже не осмелюсь осуждать их, потому что знаю: какими бы чудовищами они ни были, в их глазах я еще большее чудовище. Так почему бы не оставить все как есть? Я никому не причиняю вреда, никому. Я просто знаю, какая я, и это удерживает меня от грехов, которые я, возможно, хотела бы совершить.
Отодвинувшись от нее, падре Тони сказал:
— Сумасшедшие тоже не грешат.
— Тогда я хочу пользоваться всеми привилегиями сумасшедших, хоть и не отношусь к их числу.
— Рано или поздно вы зайдете так далеко, Конни, что действительно окажетесь в их числе.
— Неужели вы не понимаете, падре? Я хочу быть хорошей, я стараюсь остаться хорошей. Разве от этого сходят с ума? Разве это так тяжело?
— Это действительно очень нелегко. Но вы, Конни, выбрали наилегчайший путь. Вы не боролись — вы просто сдались. Когда вы пошли к этому вашему Биликену, когда вы убедили себя, что у вас два пупка, вы отстранились не от зла, а лишь от борьбы со злом. Люди не могут быть хорошими, пока они не осознали, что в их воле быть плохими, если они этого захотят.
Она сжала переплетенные пальцы и, склонив голову, сказала:
— Умоляю вас, падре, не лишайте меня обретенного покоя.
— Живой человек не должен довольствоваться подобным покоем, — сказал Пепе, наклоняясь к ней. — И вы, Конни, сами знаете, что это вовсе не настоящее умиротворение. Это как опиум: часа два вы чувствуете, что все превосходно, но затем наступает пробуждение, и вы снова несетесь вверх по утесу на вашем «ягуаре».
— Мир иллюзий не может дать подлинного умиротворения, — сказал падре Тони, — потому что иллюзии длятся недолго.
— И единственный способ продлить их — это сойти с ума, — добавил Пепе.
— Вы должны выбраться из мира иллюзий, — сказал падре Тони, — иначе будет поздно.
— Вы должны вернуться, Конни, — подхватил Пепе, — снова вернуться в реальную жизнь.
— Откажитесь от этого ложного умиротворения, — сказал падре Тони, — и обретите смелость страдать.
— Прекратите, прекратите, прекратите! — вдруг закричала она, выпрямившись и прижав кулаки к щекам. — Боже, что я такого сделала? Я уже сказала вам, Пепе, и вам, падре: единственное, чего я хотела, — быть хорошей.
— Нет, Конни, — возразил падре Тони, — единственное, чего вы хотели, — это чувствовать себя в безопасности.
— А вы бы предпочли, чтобы я чувствовала себя… в опасности?
— Я бы предпочел, чтобы вы были свободны.
— Предположим, вы правы, предположим, я смогу освободиться, но откуда вы знаете, что это будет правильным шагом?
— Мы этого не знаем, — сказал Пепе.
— А разве это не риск?
— Огромный риск, — сказал падре Тони.
— Значит, лучше быть свободной, но порочной, чем несвободной, но праведной?
У падре Тони перехватило дыхание.
— Да! — отчаянно выкрикнул он.
Ее глаза сузились:
— Но вы же не знаете, на что я способна. Вы не знаете, какой выбор я могу сделать.
— И все же вам придется сделать выбор, — сказал падре Тони, — и вы должны чувствовать ответственность за свои поступки.
— Это единственный выход, — сказал Пепе. — Вы должны увидеть мир таким, каков он есть.
— Взглянуть на него широко открытыми глазами? — Она смотрела прямо перед собой.
— Широко открытыми глазами, — подтвердил Пепе.
— А чтобы открыть их, — сказал падре Тони, — вы должны выбросить из головы весь этот вздор. Вы совершенно нормальная женщина, Конни. И у вас не два пупка.
— Но как я это узнаю? — воскликнула она, вскакивая с дивана. — Кто мне скажет правду? Себе я уже не верю — слишком часто и слишком долго я обманывала себя. И нет никого, на чье слово я могла бы…
Она замолчала, медленно повернулась кругом и со странным восторгом впилась взглядом в братьев, все еще сидевших на диване.
— Нет, есть! — неожиданно спокойно сказала она, после долгой паузы, во время которой братья поглядывали на нее с беспокойством. — Нет, есть! — прошептала она и, дрожа, наклонилась к ним. — Пепе, падре Тони, вы ведь единственные, кому я доверяю, единственные, кому я могу верить. Если бы вы сами посмотрели и сказали все как есть, я бы поверила вам на слово.
