Братья ошеломленно переглянулись, потом опять уставились на дрожащую девушку.
— Посмотрели? Мы? — одновременно пробормотали они.
— Да, и, конечно, без одежды.
Падре Тони вскочил на ноги:
— Но это же нелепо!
— Нелепо? — Лицо ее потемнело. — Уверяю вас, падре, для меня это вовсе не нелепо. Вы представить себе не можете, как я боюсь. Я чувствую себя так, будто должна лечь на операционный стол. Если вы правы, я лишусь последней защиты, мне придется узнать, какова я на самом деле и чего хочу. Но я бы предпочла не знать этого, падре! Я боюсь, боюсь! Хотя, наверное, вы правы, наверное, все же лучше знать правду.
Он взял ее руки в свои.
— Да, Конни, — сказал он. — Лучше знать правду, и я рад, что вы наконец решились.
Она приблизила к нему восхищенное лицо:
— Вы сделаете это?
Помедлив секунду, он ответил:
— Нет. Но Пепе сделает.
— Что? — вскрикнул Пепе, вскакивая с дивана.
— Меня уже ждут в монастыре, — сказал падре Тони, — и мне нужно торопиться.
— Погоди минутку! — растерянно попросил Пепе.
— И запомните, Конни, — продолжал падре Тони, все еще держа ее руки в своих, — вы обещали принять истину, какой бы она ни была.
— Да, падре.
— И пообещайте мне еще кое-что. Обещайте, что придете ко мне в монастырь святого Андрея после того, как Пепе все вам скажет.
— О нет, падре, этого обещать я не могу. Вы сами сказали, что я должна быть свободной и что мне самой придется сделать выбор. Как я могу сказать, чего я захочу, после того как узнаю правду? Может быть, мне захочется увидеть вас, а может быть, и нет.
— Как бы то ни было, я буду ждать вас. Я буду там всю ночь и всю ночь буду ждать вас, Конни. Просто постучите в ворота. Вы постараетесь прийти?
— Да, падре.
— А теперь я должен попрощаться с отцом.
Оставшись наедине с девушкой, Пепе не знал, с чего начать, и стал медленно снимать пальто, тщательно избегая смотреть на нее, но в то же время чувствуя, что она с робостью наблюдает за ним.
— Это очень любезно с вашей стороны — вы со мной так терпеливы. Но, Пепе, если вы не хотите…
— Вы же знаете — я хочу помочь вам, — сказал он, все еще глядя в сторону.
— Я прошу слишком многого…
— О, пустяки, — быстро сказал он и покраснел. — Пустяки.
Она оглянулась:
— Где бы я могла…
— А? — Он посмотрел ей прямо в глаза, а потом сказал, уже как врач пациенту: — Сюда, пожалуйста, — и подвел ее к дверям своей комнаты.
— Я постучу, когда буду готова, — сказала она.
Когда она притворила за собой дверь, он прошел на кухню, налил себе выпить, а потом, прихватив бутылку, вернулся в гостиную, где его ждал падре Тони.
— Пепе, ты не находишь, что отец сегодня прекрасно выглядит?
— Послушай, мошенник, с чего ты вдруг решил сбежать и оставить меня с этой девицей?
— Я уверен, что ты не откажешься внести свою лепту в спасение человеческой души.
— А как насчет твоей лепты? Ты вроде бы не жаждешь ее вносить?!
— Но меня действительно ждут важные дела в монастыре.
— У меня тоже есть дела поважнее, чем глядеть на ее дурацкий пупок.
Падре Тони лукаво посмотрел на бутылку:
— В чем дело, Пепе? Ты боишься?
— Ты у нас храбрец!
— Она всего лишь женщина, и ее пупок тебя не укусит.
— Я чувствую себя круглым дураком.
— Она сейчас в твоей комнате?
— Представляю, что будет, когда обо всем этом узнает Рита!
— Но ведь от тебя требуется только лишь войти в комнату, посмотреть на девушку и затем объявить ей, что у нее всего один пупок.
— А если у нее их действительно два?
Падре Тони в растерянности поспешил покинуть комнату.
Пепе поставил бутылку на стол и ждал, скрестив руки на груди. В окно было видно, как скользили паромы, глаза тамарао всматривались в быстро темневшую комнату. На диване лежали ее меха, пальто и сумка. Она все еще не звала его, и если вначале это его раздражало, то теперь он почувствовал жалость. Он представил, как она сейчас стоит в его комнате в одних туфельках и жемчугах, и дрожит от страха, и тоже ждет. Ей нелегко. Он надеялся, что не забыл закрыть в комнате окна, и там сейчас тепло и полумрак. Потом он услышал легкий стук в дверь. Поняв, что ему понадобится вся его смелость, он нервно отхлебнул прямо из бутылки, машинально достал из кармана очки, протер их, надел и вдруг, покраснев, снова снял их и швырнул на стол. Уже спустились сумерки, и, идя к двери, он заметил, что в комнате стало необычно тихо.
