– Понятно. Такой положительный солидный доктор не может быть не женат.
Она улыбалась, все время улыбалась, хотя он видел, как она расстроилась. Темные глаза казались еще круглее из-за спутанных волос, милый славянский подбородок, пуговички на груди, детские руки.
Черт возьми, праотцы были гораздо мудрее! Кто сказал, что человеку положена только одна жена? Тот же Иаков прекрасно решил проблему.
– Понимаешь, жизнь – как зубчатое колесо. Иногда совпадает с другим человеком на какой-то период, все звенья замыкаются, все прекрасно. А потом наступает новый период, и оказывается, что никакого соединения нет, каждый катит в свою сторону. Мы уже давно живем параллельно, звенья распались. Но есть общие воспоминания, долги, дети, наконец. Она мне очень помогла в юности.
– Просто помогла? Или ты ее любил?
– Я ее любил.
Да, все так, милая девочка, я ее любил, я хотел с ней жить, и спать, и просыпаться в одном доме. Я прожил с ней больше пятнадцати лет, и это были вполне хорошие годы. Я даже был уверен, что лучшего мне и не нужно. Вот только сейчас почему-то затосковал и сбился с ноги, как старая кляча. Почему?
– А у меня большой сын – сказала она весело, – скоро одиннадцать лет!
– Одиннадцать?! Ты что, во втором классе его родила?
– Нет, почему это во втором классе? На втором курсе! Очень хороший и взрослый мальчик, называется Гриша – в честь моего отца. Знаешь, так обидно, что папа его не увидел.
– Знаю. Моя мама тоже не дождалась. Все мечтала о внуках. Но не думаю, что ей бы стало веселее. Они не очень ладили с женой, – разный язык, разная ментальность.
Вдруг стал рассказывать про родителей, про отъезд отца в Германию, про их разлад с матерью. Отец в Москве считал себя рьяным сионистом, учил иврит в компании таких же молодых бородачей, упоенно жевал мацу на Песах. Потом эти горе-сионисты первыми сбежали из Израиля, в основном в Канаду, где не требовалась отдельная медицинская страховка. А отцу предложили работу в Мюнхене, на радио «Свобода». Можно только мечтать – Европа, привычный климат, достойная служба! Оказалось, любить свой народ намного проще издалека, когда не видишь крикливых восточных соседей и местечковых политиков. И тут мать встала насмерть – в Германию она не поедет! Все понимает, не хочет никого судить, но не поедет – невозможно в первом поколении забыть убиенных родных. Так и говорила «убиенных», что особенно раздражало отца. Он кричал, что мать – глупая идеалистка, что мир проще и трезвее, что немцы давно признали свою вину – в отличие от русских например, которые во главе со Сталиным уничтожили не меньше народу. Короче, расстались после тридцати лет совместной жизни. Сын не хотел принимать ничью сторону, не выносил скандалов, давно жил своей отдельной жизнью.
Даже непонятно, что его понесло на воспоминания, никогда никому не рассказывал? Может, потому что она слушала так внимательно. Кажется, эта чужая девочка единственная на свете все понимала – его стыд, огорчение, давнюю, глубоко спрятанную вину перед матерью, которую вслед за отцом тоже считал восторженной и нелепой.
Пора была собираться, вдруг почувствовал, что устал и смертельно голоден. Дружно разъели булку, слегка засохшую за день, но все равно вкусную. Она обязательно хотела его проводить, торопливо стала одеваться, на глазах превращаясь из грустной маленькой Рахели в современную красивую женщину. Только глаза и кудри не вписывались, выдавали растерянность и печаль.
На платформе пронзительно завывал ветер, начинал накрапывать дождь, и он быстро увел ее обратно в подземную станцию.
– Не стой здесь, ладно? Выпал прекрасный день, теперь пора отдыхать, беги в нашу комнату и спи крепко-крепко! А завтра с утра пойдешь гулять по городу, посмотришь на чудесные улочки. От лекций я тебя освобождаю, так и быть!
В поезде опять стало тепло, сразу задремал в удобном кресле, и сквозь сон все казалось, что обнимает ее, целует ладони и круглые плечи.
Орна уже давно спала, когда он вернулся, она действительно устала и вымоталась с детьми. Привычно поцеловал в щеку, натянул на плечи свободный край одеяла. Такой странный и хороший день получился. Очень хороший день.
