Папа спорил, уверял, что в Израиле прекрасный климат для гипертоников, потому что от жары расширяются сосуды. Он бредил раскопками, зарылся во времена царя Ирода и все переживал, как глупо повели себя евреи, развязав междоусобицу.
Карта Израиля висела над моей кроватью, каждый вечер, если родители не уходили в гости, мы с папой отправлялись в прекрасное путешествие по крошечной и необъятной стране. Обычно начинали с севера, с чудесного городка Рош-Пина, где жил папин старинный друг-художник.
Папа прожил в Рош-Пине целую неделю, спускался по каменным ступеням с горы в прохладный парк, бродил среди лавочек с самодельной керамикой, картинами и разноцветными бусами и теперь уверенно вел меня по знакомым улицам. Мы покупали целую охапку бус – зеленый малахит, оранжево-красный сердолик, фиолетовый, похожий на виноград аметист. Бусы так здорово смотрелись на моей смуглой от вечного солнца коже, обвивали руки и шею, оттеняли легкое длинное черное платье. Не зря на Востоке любят черный цвет!
Потом мы медленно двигались на юг, к Иерусалиму, его непостижимой Стене, полной слез и надежд, где можно запросто послать Богу личную записку, как заявление в ЖЭК. Каменные дворы утопали в зное и пыли, даже колодцы казались неживыми, и только молчаливые древние старики в черных шляпах денно и нощно молили Господа за всех своих непутевых детей. Но по дороге еще можно было заглянуть в маленькие красивые деревни и монастыри, посмотреть римский водопровод, искупаться в Галилейском море. А потом направиться к Беэр-Шеве, первому колодцу Авраама, и дальше, дальше – к Мертвому и Красному морям, в пустыню, на самый край земли. От одних названий кружилась голова: Тверия, Кейсария, Ципори… Я читала все подряд – Иудейскую войну, Библию, Амоса Оза, Агнона, я вместе с папой болела этой белой жарой и бездонной историей. По ночам я брела вдоль ручья, именуемого рекой Иордан, студила усталые ноги в холодной прозрачной воде, сарафан и сандалии не стесняли движений и подчеркивали красоту талии и бедер, браслеты скользили по мокрой руке. И всем соседям безумно нравились мои прекрасные еврейские волосы.
Кстати, моя бабушка до сих пор страдает тяжелой гипертонией.
– Послушай, Ирина Григорьевна! – Глеб всегда называет меня по имени-отчеству, может быть, надеется, что так я быстрее повзрослею и поумнею. – Послушай, я все понимаю, родительские чувства мозгом не контролируются, но все-таки зачем ты купила зайца? Ну конструктор, машинка – еще куда ни шло. Здоровый мужик, скоро за девочками будет бегать!
– Заяц не для Гриши, а для меня.
– Понятно, – говорит Глеб и уходит на кухню. – А есть дают в этом доме или мы теперь в куклы будем играть?
Он достает котлету из холодильника, аккуратно отламывает по кусочку, каждый кусочек окунает в майонез. Он здорово загорел в своем Барнауле, как будто на заграничный курорт съездил. И еще помолодел. Если бы не седые виски, – совсем мальчишка, хотя на семь лет старше меня. Нас даже часто принимают за ровесников.
– Глеб, ты знаешь, я ухожу.
– Куда? Опять новые фантазии?
– Не куда, а от кого. Я ухожу от тебя.
Он доедает котлету и ставит тарелку в раковину. Потом тщательно моет тарелку и вилку. Потом вытирает крошки со стола. Трудно говорить с молчащим человеком.
– Подумай сам, зачем я тебе? Только раздражаю. Фигура несовершенная, одежда смешная, подружки не в твоем вкусе. И вряд ли я стану внимательнее и собраннее, сколько ни старайся. Ты – красивый положительный человек, с хорошей работой и собственной квартирой. Только позови, – через час очередь из претенденток выстроится до самого Павловска!
Уже все убрано, а он продолжает стоять с тряпкой в руке, будто забыл, куда ее кладут.
– Ты ведь даже не думаешь обо мне никогда. Ни одного подарка за шесть лет. Нет, я не говорю про розы на Восьмое марта, просто так подарка – без причины. Даже на Новый год я сама всем покупаю – и Гришке, и тебе, и маме, – а потом ночью раскладываю в красивые мешочки и подписываю от Деда Мороза. И себе отдельно подписываю. Ты думаешь, мне совсем не хочется подарков?
– В этот раз купил, можешь смеяться, – он устало достает из дипломата маленький пакет и бросает на стол, – подарок, как видишь. Но, кажется, не тот, что ты хотела.
