Мы встретимся на старом московском бульваре и пойдем по засыпанной снегом дорожке вдоль замерзших прудов…
Нет! Зачем Москва? Пусть мы уедем в другой город, чудесный старинный город, чужой, но немного знакомый по историям и любимым книжкам. Рим? Париж? Ах, нет! Великие города требуют слишком много внимания. И много денег. Что я скажу маме и Глебу?
Может быть, встретиться в Израиле? Например, я позвоню папиной давней подруге Инне, попрошу пригласить в гости? Иаков встретит меня рано утром на старой площади за рынком, наверняка ведь в Иерусалиме есть рынок. И мы побредем среди бесцветных от времени каменных дворов, будем заглядывать в древние колодцы, взбираться по узким лестницам на заросшие виноградом крыши… Нет! Инну я видела раз в жизни, неудобно – здрасте, я ваша тетя! И потом у этого замечательного израильтянина дома своя жизнь, свои заботы. И свои друзья, чтобы с ними гулять по Иерусалиму.
Знаю! Мы встретимся на конференции! Пусть опять будет конференция, нет, серьезный большой конгресс с участием многих стран, чтобы легче затеряться. И какая-нибудь нейтральная заграница, например Германия. Я приеду в старинный уютный университетский городок, Гейдельберг или Геттинген, где мостовые вымощены булыжником, герань свисает с широких подоконников и в полдень на старой площади бьют огромные резные часы. Под такими часами Иаков будет ждать меня, нетерпеливо и радостно поглядывая на башню, а я нарочно немного опоздаю и стану любоваться из-за угла этим нетерпением и этой радостью.
Нет! Лучше мы встретимся в Голландии, я как раз недавно читала Гришке «Серебряные коньки»!
О тихий Амстердам,
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь, не там,
Зачем уйти не волен…
Да! Сероватый дрожащий воздух, и холодная вода вдоль мостовых. И мы никуда не спешим, а просто идем, обнявшись, под большим, уютным, как домик, зонтом, и люди машут нам с проплывающих кораблей.
К твоим, как бы затонам,
Загрезившим каналам,
С безжизненным их лоном,
С закатом запоздалым…
[20]И в каком-то старом промокшем квартале мы набредем наконец на улицу Анны Франк и постоим молча, не рассуждая и никому ничего не доказывая. Подумать, она была бы сейчас совсем пожилой женщиной, лет на десять старше моей мамы.
– Меня поражает твоя национальная некорректность, – ворчит Глеб, – только и слышно: «Холокост, погромы, черта оседлости». Вспомни историю, у всех были свои несчастья, в Поволжье – голод, в Армении – резня. Полукровка, даже языка не знаешь, а грузишь на себя всю скорбь еврейского народа.
– У меня генетическая память.
– У тебя генетическая фигура, – смеется Глеб и хлопает меня по бедру. – Тут вас бог выделил, нечего сказать! Еще бы росту добавил…
– Генетическая, а также исторически оправданная, – отвечаю я как можно веселее. – Все-таки сорок лет в пустыне! А когда долго идешь по пустыне, высокий рост только мешает, зато на крутом бедре легче нести ребенка. И большая грудь обязательна! Не будешь же младенца манной кормить!
– Высоконаучное объяснение и никаких недостатков, – фыркает Глеб.
– Да! К тому же при широких бедрах талия тонкая! И живот остается плоским, как у нерожавшей женщины, вот посмотри.
– Могла бы быть нерожавшей, если бы не твоя вечная безответственность, – Глеб не спеша поворачивает меня к себе, проводит жесткой рукой по животу – сверху вниз… Руки у него красивые, и сам он красивый и спокойный. И аккуратный, и организованный. Конечно, такими мужиками не бросаются. Даже непонятно, почему он терпит мое разгильдяйство и генетические пороки. И чего я все сбегаю в свой старый дом? И все крутится в голове одна стихотворная строчка. Старая, абсолютно заезженная строчка – «без слез, без жизни, без любви».
* * *
А Иакову, наверное, нравятся загадочные и покорные восточные женщины! С широкими бедрами и высокой грудью. С гривой волос и маленькими крепкими ступнями, чтобы легко идти по горячему песку. И с горячим запахом мирры, купленной на последние гроши. «О, ты прекрасна, возлюбленная моя!»
Та-ак, меня уже в «Песнь Песней» занесло, кажется, мы были в Амстердаме.
Хорошо, обойдемся без мирры! Пусть будет Амстердам, или Геттинген, или Прага. Главное, ничего не объяснять и не оправдываться. Просто бродить вдоль каналов, глазеть на кораблики, остроконечные крыши, резные ставни, охапки тюльпанов в мокром блестящем ведре. Иаков будет крепко держать меня за руку, и дышать на замерзшие пальцы, и целовать в холодные щеки на глазах у прохожих.
