В середине октября я присутствовала на одной конференции в Глазго. Она была посвящена ужасающему росту уровня преступности с применением холодного оружия. За последние двадцать лет количество убийств в наших краях резко выросло, и мой прекрасный город стал считаться одним из самых опасных в западном мире. Я надеялась собрать информацию для статьи в воскресный выпуск, и мне было легко убедить себя, что это и есть главная причина моего появления на конференции. Однако это было неправдой.
Дело в том, что Скотт как бы между делом обронил — на конференцию собирается Дэвид. В моменты особого оптимизма я тешила себя мыслью, что мое бредовое послание могло до него не дойти, но в другие дни не могла закрывать глаза на тот факт, что электронные письма обычно не пропадают. Разумеется, он его получил.
Доктор Дж. сказала, что я бросаюсь в любовь как в омут и возвожу любимого мужчину на пьедестал, но поделать с собой я ничего не могла. Между нами с Дэвидом проскочила искра, но, разумеется, я не могла просто взять и позвонить ему. Идеальный мужчина должен сам выходить на связь.
Оставалось искать шанс как бы нечаянно встретить его. Поездка в больницу с Кэти теоретически была настоящим подарком судьбы, но тогда у меня попросту сдали нервы. Так что двухчасовая конференция о преступности с перерывами на чай, кофе и обсуждения показалась мне подходящей ситуацией, для того чтобы наши пути снова пересеклись — случайно… или не очень.
Нет, мы не налетели друг на друга в толпе — мы просто встретились глазами в переполненном зале. Он подошел — красавец в костюме и галстуке.
— Привет. Сегодня не играешь во Флоренс Найтингейл?
Я молча смотрел на него.
— Как там Кэти?
— А… Да. Все хорошо. Просто отлично. Флоренс Найтингейл. Сестра милосердия. Ага. Да. Ха-ха-ха… Послушай… помнишь то письмо, которое я тебе отправила? — наконец решилась я.
— Такое… довольно многословное?
— Да. В общем… я… ну… короче…
Господи боже. Все-таки журналист должен уметь задавать людям прямые, острые и трудные вопросы. Я вспомнила слова мудрого главреда «Геральда»: «Единственный глупый вопрос — тот, который хочешь задать, но так и не решаешься». Правда, он имел в виду пресс-конференции политиков, а не беседы с потенциальными возлюбленными, но, кажется, это универсальная истина, подходящая к любой ситуации. И все же я не могла взять и спросить Дэвида вот так запросто, почему он мне не ответил. Вместо этого я ляпнула первое, что пришло на ум.
— Знаешь, я… не то имела в виду, — услышала я себя словно со стороны.
— В каком смысле? — Он озадаченно улыбнулся.
— Я не имела в виду… ну, понимаешь… те фразы, где… я не хотела сказать, что…
Он слегка усмехнулся — и промолчал. Господи, ну почему, чем старше — и вроде бы мудрее — становишься, тем труднее тебе даются все эти романтические ритуалы?
Я запаниковала. И тут сработал защитный механизм, который, как и все мои прочие психологические механизмы, действует совершенно по-дурацки. Я взглянула на свой мобильник и притворилась, что мне звонит босс.
— Черт! Это главред! — Тут я сообразила, что телефон молчит и не вибрирует, поэтому предложила гладкое, правдоподобное и совершенно ненужное объяснение: — Я отключила звонок. Поэтому тебе ничего не слышно. Но начальника игнорировать нельзя, ха-ха-ха.
С прижатым к уху телефоном я побрела в угол зала, чувствуя себя последней дурой, то и дело кивая и произнося в пустоту «Да» и «Да, разумеется».
Когда через десять минут я снова нашла Дэвида, он стоял в компании коллег, журналистов и парочки политических деятелей. Они увлеченно беседовали.
Некто в полосатом костюме разглагольствовал о том, что журналистика «выродилась в погоню за сенсациями» и нынче представляет собой «отвратительный бесстыдный вуайеризм». Другой, с багровым лицом, возразил, что первейшая обязанность СМИ — показывать правду, а порой самый эффективный способ привлечь внимание к проблеме — это шокировать потребителя. Я кивала и улыбалась, тайком поглядывая на Дэвида. Его ладони обнимали чашку с чаем. Я погрузилась в блаженные грезы: «Счастливица Кэти, эти руки ласкали ее ступню и лодыжку, а возможно, поднимались даже выше, к бедру, и…»
