Железная дверь сетевого трюма, в котором остались её дети, пахла руками Боцмана. Согнутыми передними лапами собака цеплялась за ступеньки трапа; соски́, скользившие по гранёным перекладинам, оставляли на них мутные капли. У ног Боцмана собака легла, из пасти её вывалился ком разжёванных костей, связанных прядями усталой слюны. Собака уже потеряла запах рук, которые закрыли дверь, пока она искала пищу, не знала, к кому пришла за помощью, но из последних сил, поматывая головой и пытаясь выгнать из глаз тёмные круги, вцепилась в рабочую штанину Боцмана.
Медленно, не выпуская из зубов грубую ткань, собака перевернулась на спину. Звуков не стало. Толчками дергающейся в голове крови она поднимала взгляд навстречу каплям, скатывающимся по оранжевым штанам Боцмана. Собака не успела удивиться, увидев черный провал круглого рта и всё лицо человека, такое странно безглазое. Ей показалось, что на месте глаз Боцмана какие-то большие светлые отверстия, такого же цвета, как и окружавшее его голову небо. Сначала человеческий крик вспорол тёплую глухую тишину: «…беше-ная!», а затем стальной трос ударом обнял ввалившийся бок и вырвал из собачьего горла утробный багровый крик. Звуки, плеснувшись о гулкий рыжий борт плавбазы, остановили людей волнами тревоги.
В море крик – команда или беда. Или мольба о помощи…
Утро сушило росу, оставляя на всём тонкий хрустящий налёт соли. Солнце взлетало стремительным шаром, чтобы к середине дня устать и жарко зависнуть в небе. Собака осторожно, стараясь не поцарапаться, высунула морду в щель двери, осмотрелась и вышла на палубу в тень мачты. Судно содрогалось жизнью машины, волны, невидимо шуршащие у форштевня, разбегались вдалеке тёмными и беззвучными полосками.
Собака далеко отставила задние лапы, потянулась и громко зевнула. На палубе никого не было, только сверху, из-за блеска стёкол рулевой рубки на собаку смотрел Маленький Штурман. Она понюхала щель в деревянном настиле, нарочно шумно выдохнула, взметнув серебристое облачко сухих рыбьих чешуек, и легла на обсыхающую палубу, прикрыв тенью глаза. Лежала собака недолго. Внимательно наблюдая за Маленьким Штурманом, она убедилась, что он в рубке один и, лениво поднявшись, юркнула в сетевой трюм.
Медленно приближалась громада Старшего Брата. Три одинаковых мыса, красновато-жёлтых, похожих друг на друга курчавыми площадками зелени на вершинах и внезапными ватными кусочками прибоя у подножия, Маленький Штурман давно уже назвал для себя Братьями. Ему чаще всех приходилось прокладывать утренний курс, экономно прижимаясь к выступам запретных зон Братьев.
Океан застыл в штиле.
Шелест воды скрадывал малейшие неровности в гуле двигателя, всё вокруг было настолько равномерным и медленным, что любой посторонний звук или чёрточка на лице океана невольно привлекали внимание. В тени берега изредка кувыркались маленькие манты, проплыла по левому борту искалеченная деревянная бочка, рассы́пала цепочку капель и шлёпнулась в воду летучая рыбка. И вдруг на палубе что-то стало не так. Люди обычно отмечали свое пробуждение шумом, а это изменение было, вернее, старалось быть, тихим и незаметным. Маленький Штурман встал у открытого окна и улыбнулся. По палубе, протиснувшись под прислонённой к борту рабочей шлюпкой, тайным шагом спешила собака. Она боялась увидеть кого-нибудь из людей и старательно отводила взгляд от окон рубки, жёлтые глаза её испуганно дёргались, не в силах побороть инстинкт, призывающий замечать все опасности.
Маленький Штурман отошел к штурвалу.
Собака, простукав лапами по трапу, протащила худой загривок под распахнутой дверью рубки и унесла свою ношу на корму. Старший Брат повернулся жёлтым солнечным боком, за переборкой послышался кашель, и Маленький Штурман вспомнил, что у Капитана после каждой неудачной промысловой ночи глаза желтеют и становятся похожими на собачьи…
Другое судно встретили после полудня.
Легли в дрейф, машина замолчала. Засуетились на палубе люди, кричали что-то, узнавая друзей. На шлюпке, роняя с вёсел быстрые капли, к Боцману прибыли гости.
Перегнувшись через борт, он бережно принял кожаный портфель, подал каждому руку. Собака бегала среди чужих, удивлялась, нюхала мешки, наваленные на крышке трюма. Повар вытащил из припасов холодный кусок мяса и стал рубить его на деревянной лючине. Собака терпеливо замечала отскакивающие кусочки костей, а когда повар отставлял топор, она жадно хватала жгучие пластинки мяса и слизывала розовую кровь с досок палубы.
