Мешки глухо шлепались на дно колодца с многометровой высоты, мягкими сухими пудами калеча и плюща невысокого человека.
Молча, в спешке ужаса вытащили тело из-под завала, судовой врач немного поколдовал, беспомощно пожал плечами, начальник экспедиции принял решение передать больного на другое судно, в этот же день уходящее на острова.
…Чёрный человек лежал в двух десятках метров от них, укутанный в тёмные одеяла и туго привязанный к новеньким носилкам.
Шли полным. Назначенное судно вызывало их на связь, до встречи оставалось полтора часа хода. В опустевшей рубке, кроме вахтенных, оставался только он. Всматривался в океан по курсу, старался думать о солнце и птицах, отводил взгляд от брезентов. И все-таки не выдержал, посмотрел.
Далёкие глаза просили: «Подойди!», черные запёкшиеся губы шептали что-то. Он не понимал, неуверенно переспросил тоже взглядом, ткнув себя пальцем в грудь. Грязные веки устало опустились. Он бросился из рубки по трапу вниз, преодолевая брезгливый страх и волнение. Замедлил у трюма шаги, подошел, взглянул…
Смятое лицо, рваные губы, слипшиеся от крови усы… «Узнал меня, мясоед?» – прохрипел раздавленный человек. «Подойди ближе… Ну, как?» Он охнул, ответил, и начал говорить бодрые, вроде бы удобные в такой ситуации слова. Второй сипло оборвал его: «Слушай, врачи сказали, что у меня…» и трудно начал перечислять. Он смотрел на Второго с неловкой жалостью, ощущал недоуменные взгляды своих матросов и всем существом молил, двигал и себя, и его к возможно близкому спасению.
Снова зазвенела, запела грузовая лебедка. Последний раз он тронул Второго за твёрдые пальцы, сморгнул и, дотерпев до усталых прощальных слов, бросился в свою каюту.
Стемнело. Окрепли плечи ветра.
Люди делятся на тех, кто жил, кто живет и тех, кто ходит в море.
Он очень хотел жить, был умен, и всё у него в жизни получалось.
Незаметно и вовремя, как дыхание нужного ветра, встала с ним рядом та, чьи глаза без слов заставляли его быть ещё сильнее, еще удачливее.
Она писала стихи, рисовала на больших картонах странные фигуры, любила пушистые оранжевые полотенца и почему-то огорчалась, когда им вместе предстояло лететь в самолете.
Через несколько лет в их богатом доме долгожданно появился и начал радостно расти маленький гениальный фантазер, добрый мальчуган с таким же удивительно пронзительным, как и у мамы, взглядом.
Правильно устроенная жизнь оставляла время мечтать.
Прерывая иногда напряжение своих широких коммерческих дел, он всё-таки умел находить письмами тех, которые когда-то поразили открытостью души или необъяснимым поступком. За десятилетия его экипаж был укомплектован полностью.
Долгие годы тайну прекрасной яхты, рождённой когда-то чистой мальчишеской наивностью, он носил в себе.
Жизнь била его по лицу, ласкала, рычала, обдавая пеной глухой ненависти, страстно любила, предавала, опрокидывала, а он, в ожидании неизбежно чудесного плавания, только уверенно улыбался ей спокойными глазами.
Но вот когда свет их милого оранжевого абажура стал для него важнее, чем весь остальной мир, правильно, по взаимному согласию, оставленный за тихими домашними окнами, случилось то, к чему он не был готов.
Удар. Огонь. В одно мгновение жизнь потеряли и жена, и сын.
Не хотелось ни видеть, ни говорить, ни знать, что для кого-то другого есть солнце и теплое небо.
Он постоянно был пьян, поэтому не заметил, как две следующие весны зелёными волнами прошли мимо дорогих ему могил.
Отгоревав до тёмной крови, до прокушенных губ, до страшных щетинистых щек, очнулся однажды на берегу тихой речушки.
«Это я. А зачем всё остальное? Зачем мне быть здесь? И вообще…»
Через некоторое время пустоты оказалось, что холодная речная вода имеет вкус. Знакомый, давний, детский…
Купил новую рубашку, съездил с цветами на кладбище, весь вечер и ночь смотрел в звёздное окно.
Научился снова дышать, но ни один ежедневный человек не мог дать ему то, что требовалось в первые минуты новой жизни. Конечно, случались рядом и горячие телами, и щедрые умом; были и внимательные, добрые, забавные, но никто – ни-кто! – не смог убедить его в том, что он не виноват.
