– Кто он по профессии?
– Строго говоря, не знаю. Но он так понимает в литературе. Он всегда поддерживал мое" направление в издательском деле. У него типография и сеть книжных точек. Восточная средневековая проза, классика – все это печатал он. Быстро, качественно и дешево. Благодаря ему я не прогорел, как предрекал Нефедов.
Стальной и правда, наверное, был умным. Да и в литературе подковаться время у него было.
Я много раз выступала в тюрьмах, а однажды месяц провела в тюремном поселении, куда меня вызвал опер Леха. Достоевский когда-то правильно сказал, что самое живое и умное в России упрятано в тюрьмы. По крайней мере, хорошо начитанных мужчин я встречала именно там. В пользу Стального говорило то, что он предпочел отмывать свои деньги, известно как заработанные, именно в книжном бизнесе.
И вот тут раздался шум: звон разбитой посуды, женский крик и мужские злобные ругательства. Все поспешили к месту скандала.
Я уже говорила, что Нефедов производил впечатление человека достаточно цивильного: умные живые глаза, умение держаться. Но сейчас я с трудом его узнала в разъяренном звере, выкрикивающем омерзительные оскорбления.
– Жрать пришел, козел продажный? Нах, голодранец. Пошел нах! Да я тебя урою пах, сука!
Нефедова держало сразу несколько человек. Саша Петров, комсюк Софронов и парочка мордоворотов из охраны. В руках этих довольно крупных людей Нефедов казался совсем тщедушным, но я не могу сказать, что им приходилось легко. Он кусал их, бил ногами и производил впечатление бесноватого. Его била такая нечеловеческая злоба, какая нормальным людям и не снилась.
И на кого же была направлена эта злоба? На Женечку Свиридова, который вряд ли стал бы его провоцировать. Женечка стоял напротив Нефедова, бледный, но скорее изумленный, чем разгневанный. В его взгляде была какая-то брезгливая жалость, но не ненависть. Под шумок, якобы защищая Женечку, на нем с воплями повисла Гнилова. Эта омерзительная сцена длилась и длилась, пока к Нефедову не приблизился Стальной с фужером коньяка в руке. Спокойно и жестоко он плеснул коньяк в лицо Нефедова, и, когда тот смолк, растерянный от боли, Стальной сказал во внезапно наступившей тишине:
– Цыц, отморозок! Я этого не люблю.
Тишина все ширилась, ширилась. За тоном Стального стоял такой страшный, дремучий опыт, что многие поежились.
Нефедова освободили. Он, ни на кого не глядя, прижав руки к лицу, быстро вышел из банкетного зала.
– В чем дело? – спросила я у Саши.
– Неужели непонятно? Я ведь тебе об этом уже говорил! Женя объяснял Манюне смысл какой-то английской идиомы, и Нефедову не понравилось его произношение.
Саша расхохотался, а я опять задумалась о природе ненависти. Моя ненависть к Беатрисе казалась на фоне чувств Нефедова просто легкой неприязнью. Но ведь это Женечка должен его ненавидеть, потому что Нефедов занял Женечкино место в мире и попирал его достоинство, заставляя трудиться на себя за гроши! Разумеется, Женечка не любил Нефедова, но ведь Нефедов-то его смертельно ненавидел! За знания, за красоту, за талант!
После этой сценки веселье, разумеется, пошло на убыль, а вскоре и время банкета подошло к концу.
Мы как хозяева должны были уйти последними.
Рассчитаться за битую посуду, наградить официантов. С нами остались Стальной с женой. У него была громадная машина с шофером, и он собирался отвезти нас домой.
В машине шел легкий светский разговор, в котором так успешны дамы. Щебетала, в основном, жена Стального Маша. Среди прочего она сказала:
– Конечно, писательницы были одеты ужасно.
Но ведь это признак таланта. Они профи.
– Когда я слышу профи, то почему-то могу представить себе только киллера. Оба эти слова скрывают грязь и продажность, но считаются модными словами, – со смешком сказал Стальной Маше.
– Ну, вот какой-то ты! Вечно надо мной смеешься! А как надо было сказать? Профессионалки?
– А когда говорят профессионалки, то ничего, кроме проститутки, внутренним взором не вижу.
Бедная красавица заткнулась, а Стальной, почувствовав ее обиду, прижал жену к себе и мягко произнес:
– Давайте не будем вспоминать белую обезьяну.
