Мы пошли в метро.
– Ужасно, что вы не умеете водить машину.
У вас никогда не было машины? Вы всегда были такая бедная?
Да, его гордость приобретала чудовищные размеры. Я, естественно, молчала. Вот так молча мы шли по подземному переходу. Я не поднимала глаз не только потому, что не хотела обнаружить своих чувств перед Кирюшей, а еще и потому, что всегда стыдилась ходить по этому коридору нищих. Какова же безнадежность положения людей, если они стали попрошайками. Всю жизнь работали – и под старость попрошайки.
Я смотрела вниз и вдруг увидела, как чья-то нога пнула шапку нищего. Я быстро подняла голову и увидела искаженное гримасой презрения и брезгливости лицо Кирюши. Вообще-то я не из тех, кого боятся дети, но, видимо, посмотрела на него так, что он сиганул от меня.
Пока я собирала раскиданные Кирюшей гроши, пока опустошала свои карманы и извинялась перед нищим, Кирюша убежал.
– Благодари Бога, что это не твой ребенок, – сказал мне старик-нищий. – Его родители – несчастные люди.
Почему он догадался, что ребенок не мой?
Нога за ногу я пришла домой. Вот на этом, очевидно, и закончится моя проклятая карьера, хотя сама бы я не отказалась работать с Кирюшей даже после этого. Я еще не видела путей его исправления, но на что же мне дана голова? Все-таки я умею думать, а потому знаю: подумаю и найду.
Меня встретила встревоженная Яна.
– Что случилось, почему он прибежал один?
Он убежал от вас?
Скрыть правду, не выдавая своего отношения к таким детским грешкам? Нет уж. Выдам.
– Он ненавидит нищих, – сухо сказала я. – Он ненавидит нищих и потому пнул ногой шапку с милостыней.
Яна не то что побледнела, она позеленела. Потом резко побежала к комнате Кирюши.
– Открой сейчас же! Сейчас же открой, кому сказано?
Потом раздались звуки пощечин и гневные Янины выкрики:
– Полонское отродье! Мразь! В точности как твой папаша! Я тебе покажу такие развлекушки!
Нет, я тебе устрою другие. Ты у меня теперь долго будешь развлекаться по-моему!
Я не побежала туда, потому что ничего не имела против того, чтоб мальчишка получил свое. Да я сама бы налупила своего ребенка за такие штуки. Но я знала и другое: ни моя дочь, ни мои внуки такого не сделают. Им это просто в голову не придет.
– Мамочка, прости! Мамочка, не буду!
– Нет уж, ты еще разок попробуй!
Потом Яна, совершенно потерянная, вернулась ко мне на кухню.
– Вы теперь, наверное, не захотите иметь с нами дела?
Прежде чем ответить, я долго думала. А потом сказала правду:
– Мне очень нужны деньги, мне очень нужна работа. Но остаться с Кирюшей я хочу не поэтому.
Мне кажется, нужно только время и постоянный надзор. Ребенок в его возрасте не может быть таким неисправимым.
– Вы не все знаете, – мрачно сказала Яна. – В прошлом году мне пришлось забрать его из другой школы. И знаете, почему? Он с одной девицей во время перемены демонстрировал перед всем классом половой акт. На учительском столе. Как вам?
– Он больше не повторял такого?
– Ну повторил бы он у меня! Но и это не все.
Началось еще с детского сада. Ребенок постоянно терялся на прогулках. Оказывается, он забегал в пивной бар, мимо которого дети ходили на прогулку в сквер. А там просил у пьяниц дать ему выпить.
И ему ради смеха давали…
Я была смущена. И отнюдь не Кирюшиными подвигами, а скорей фактами, которые Яна сейчас выдвигает против себя. Не Кирюша, а она ответственна во всех этих случаях. Неужели она не понимает этого?
– Я знаю, вы скажете – сама виновата. Виновата, да. У меня было мало времени и неподобающее для ребенка общество. Я не умею так, как вы, объяснять ему уроки. Да и времени нет. Вы же понимаете, что в этом доме я... временная жена.
– Ничего подобного! Вы хорошая жена!
– Но я для этого трачу все свои силы! Все, понимаете! И все равно живу, как на пороховой бочке, потому что в любой момент Кирюша может учинить такое, что нам предложат убраться. А убираться нам некуда, кроме как к матери.
– Яна, почему вы так откровенны со мной?
– Но я же читала ваши книги… – вдруг совершенно наивно, как само собой разумеющееся, говорит она.
Чего не ожидала – того не ожидала. Мало того, что эти слова льстят моему писательскому самолюбию, они обнажают передо мной и Яну. Она доверяет мне и, уважает меня, потому что я пишу книги, а не открыла, например, собственный магазинчик или кабак. Вспоминаю ее детское восторженное изумление, когда она услышала, что моя дочь художница, а зять журналист. Но в таком случае она может любить и уважать Виктора. Ведь он в ее глазах писатель.
