– Уж не хочешь ли ты сказать, что книжка на борту…
– А кто еще?
– Но как? Даже если предположить…
– Предполагать нечего. Ирина – стукачка.
И разговор про «черные списки» она услышала в гэбухе, где ее ангажировали. Ей объяснили, что других фильмов с ее участием не будет. Предположим, режиссер наломался с ней и в этом, а все другие поняли, что кина не будет. Ее сдали в Театральный. Но там у нее началась большая паника, театр еще труднее, чем кино. Она смылась на искусствоведческий и сразу после вуза получила работу, так?
– Так. Ее взяли литсотрудником в театр.
– Она написала хотя бы одну статью?
– Нет.
– И до сих пор сидит в этом театре?
– Да.
– И пьет?
– Да.
– Что вы после этого еще можете думать?
– Но... как у нее оказалась книга? Как она снюхалась с людьми, которые мучили Сашу? Ведь гэбуха не знакомит своих осведомителей.
– Это были ее личные знакомые. Она написала сценарий, хата для такого рода дел у нее была – вот и все.
– Но за что?
– За то, что ваша подруга не умерла, не спилась, не покончила с собой после того, что наворожила ей Ирина. А тут муж, да еще какой! Ваш мент прав – не станет ГБ, да еще на излете, делать такие глупости и трогать известную женщину, а не какую-то прошмандовку, которую поймали в гостинице с иностранцем.
Все это ударило меня как обухом по голове. Я чувствовала, это была правда. Ни трещины все разъедающих сомнений, ни не правды в характерах.
Другое дело, что Аля в это никогда не поверит.
– И еще у меня возник вопрос, – продолжала Яна, – а потом и ответ на вопрос: кто наехал на бывшую жену Сакена? Так странно наехал, дал месяц на сборы денег, потому что знал, кто будет платить. И знал также, что у этого человека деньги работают, а не лежат в чулке.
Тут уж мне захотелось показать, что и я не дура, ведь это же очевидно: кто?
– Громов! – пытаясь скрыть торжество, сказала я.
– Правильно, Громов, – выдержанно, как учительница, одобрила меня Яна.
А потом она надолго, тяжело задумалась.
– Теперь вы скажете мне, что Сакен в это никогда не поверит.
– Я не в такой степени знакома с Сакеном, но думаю, что он все же циничнее Али, а потому может и поверить. Романтик он с одной стороны, а с другой – делец. Он прекрасно знает – не убивай покупателя ценой, а обогащайся оборотом. Его галерея не такая снобистская, как остальные. Иногда он покупает картинку у мажоров с улицы, потому что знает, что не только наше население, но и иностранцы зачастую тупы в живописи. Им нравится все красивенькое, принаряженное. Также он знает о моде на Западе на лоскутные коврики. Он закупает и продает их. Зато никаких матрешек, балалаек и самоваров. Он поднялся в наше время на галерее, понимаешь? Это неслыханно.
– А где он взял свою… Асеньку?
– Не знаю. Я ее не расспрашивала.
– А как она выглядит?
– Ну это трудно сказать… – Мне надо было подумать, и я долго соображала. – Аля ее видела в двух ипостасях: с утра она чистенькая и ненакрашенная, вечером – святых выноси.
– А вам не показалось, что Аля Сорокина знает эту девочку?
– Она бы так мне и написала.
– Пон-нятно. А вот Ирина ее знает…
– Как – знает?
– Знает и ненавидит. И ненависть их взаимна.
А за что женщины разных поколений могут так ненавидеть друг друга?
– Н-не знаю.
Яна взяла «молодую» фотографию Никиты, потом лист бумаги и ножницы. Через минуту она наложила вырезанный овал на лицо фотографии, а все остальное скрылось под бумагой.
– Кто это? – спросила Яна.
– Ванька... кхм… – Я осипла. – Иван, сын Никиты и Ирины.
– В то время, когда у них была... любовь, эту девицу звали Ксюша. Она была сирота и воспитывалась в семье актеров Задоровых.
– Но откуда ты…
– Никогда ни о чем меня не расспрашивайте.
Я бы с удовольствием все выложила сама, но я не имею права. Это и чужая тайна тоже.
И даже тогда я не удивилась, не подумала того, о чем должна была подумать. Должна. Мне не только намекали, мне говорили прямо.
– И этой Асеньке или Ксении... никогда не говорите, у кого работаете. Никогда, умоляю, не говорите обо мне.
– Ну конечно. Тем более, я не собираюсь с ней встречаться.
– Боюсь, что придется.
– Уж лучше тогда я предварительно съезжу к Ларе с Колей.
