Но когда я попросил ее написать болгарскими буквами несколько немецких фраз, ее интерес мгновенно пробудился.
— Какие фразы, детка?
— Вежливые, мама. Для жены профессора.
— Может быть, для внучки профессора, сынок?
— Нет, мама. Совершенно вежливые.
— Ага!
Ей стало ясно, что дело серьезное. А поскольку в прошлом году она учила этот язык и держала в туалетном столике объемистый болгарско-немецкий разговорник, то через пять минут галантные выражения были готовы. Когда жена профессора Стремского меня встретит, я должен сказать ей:
— Гнедиге фрау, хойте абендс зеен зи безондерс юнг унд фриш аус!
А когда познакомимся:
— Эс вирд мир зер ангенем зайн цу эрфарен, вас фюр циммерблюмен зи эрцойген.
Все это должно было бы привести профессоршу в восхищение, потому что означало: «Уважаемая госпожа, сегодня вечером вы выглядите особенно молодой и свежей… Мне будет чрезвычайно приятно узнать, какие комнатные цветы вы выращиваете».
Я схватил листок и побежал к Круму. Я сказал ему, что строгая госпожа Стремская очень много говорит по-немецки. Если мы хотим быть хорошими дипломатами, то должны предложить ей учтивые фразы. Это в обмен на ореховое варенье.
— Еще новости есть? — спросил Крум.
— Нет.
Сердце у меня сжалось от моей собственной лжи, но разве я мог ответить иначе? Даже мой ближайший друг узнает о Джерри Блейке не раньше, чем тот будет мною пойман, а я сам буду увенчан лаврами великого детектива.
Крум примирительно вздохнул и взял вторую половину листка для самостоятельной зубрежки.
Благодаря такой рациональной подготовке ровно в шесть мы были перед металлической табличкой квартиры № 13, полностью заряженные учтивостью.
Дзинь!
Дверь открыла полная старушка с седыми волосами, в черном платке и с добродушной физиономией.
Я спросил:
— Дома ли супруга товарища профессора?
— Да, — любезно ответила старушка.
— Можно нам ее видеть?
— Вы меня уже видите.
Я замолк. Надо было прийти в себя. До этого мгновения я думал, что жена столь ученого человека непременно должна быть настоящей светской дамой — высокой, стройной, с орлиным носом, рисованными бровями и с бусами, напоминающими окружную железную дорогу. Да, так я предполагал, но в данном случае вышло все наоборот.
— Вы что-то сказали? — нетерпеливо спросила старушка.
Нельзя было терять ни секунды. Четко поклонившись, я заявил самым благовоспитанным тоном, разумеется, по-немецки, что уважаемая госпожа в этот вечер выглядит особенно молодой и свежей.
По предварительно намеченному плану, Крум должен был обрадовать ее своим изречением только через 10 минут. В светском разговоре нельзя выкладывать все сразу, здесь необходима постепенность. Но мой друг решил проявить инициативу тотчас после меня. Так же вежливо и так же по-немецки он пролепетал, что ему будет очень приятно узнать от госпожи профессорши, какие комнатные цветы она выращивает.
Симпатичная пожилая женщина ответила тихо и стыдливо:
— Ах, мальчики, я ничего не поняла. Иностранными языками я не занимаюсь уже со времен первой мировой войны. Тогда я сдала экзамен в гимназии — и то, представьте, по французскому языку. А по-немецки знаю только «я», «найн» и «гутен таг». Не много, правда?
— Не много, — согласились мы.
— Давайте тогда говорить по-болгарски.
— Давайте.
Крум с укоризной посмотрел на меня. Как будто говорил: «Зачем ты заставил меня зубрить это глупое предложение? Зачем утомил?»
Я тоже был зол. Думал: «Профессор воспитанный человек, но его поступок похвальным не назовешь. Приписывать своей жене качества, которых у нее нет!..»
Чтобы не обидеть старушку молчанием, мы сразу представились ей. Потом сказали, зачем пришли. Коротко, без прикрас. Но почему-то профессорша ничего не поняла.
— Мой муж пригласил вас в гости? — подняла она брови, и морщины на ее лбу образовали нотный стан. — Вы уверены, вы не сомневаетесь в том, что говорите?
— Уверены, товарищ Стремская, не сомневаемся.
— А это не сочинение на свободную тему, как на экзамене по литературе?
— Нет, товарищ Стремская, — сказал я. — С вашим супругом я знакам лично, более того, мы очень хорошие приятели. Хотя познакомились недавно.
