– Чего ж тебе, – говорят Ермилу купцы, – воротила в этом банке – первостатейный купец, человек почтенный. Взял и вложил Ермил свои деньги в этот банк. И исполнилось его желание. Стал Ермил жить – время проводить точно так, как жил, время проводил богатый купец, его учитель; перенял Ермил все его привычки – и в еде, и в спанье, и в гулянье: утром встанет, умоется, взденет лисью шубу и пойдет к обедне. Обедню отстоит, воротится, – самовар у него на столе, пироги пшеничные, лепешки сдобные. Наестся Ермил, напьется, отвалится от еды и пойдет в ряды на прогулку. Соберутся купцы в рядах, учнут шутки шутить, зазовут для потехи дурака какого-нибудь, заставят его песни играть, плясать, надрываются со смеха. Не то в трактир пойдут чай пить, машину слушать, о торговых делах толкуют. Придет Ермил домой, а уж на столе и жареное и пареное. И гусятина каждый день, и щи с убоиной, и каша с маслом, и водка, и квас. После обеда ляжет Ермил на пуховики – спит вплоть до вечерни. Выспится, напьется квасу, за ворота выйдет, примется орехи щелкать. И кто мимо ни пройдет – поклон ему отдает.
Зажирел Ермил от такой жизни. Брюхо отпустил толстое; тело у него стало рыхлое, дряблое, щеки отвисли, глаза – как у мерзлого судака. Сходит к обедне – упарится весь, придет словно из бани.
Пожил он так-то годика два, и пристала к нему скука. Бывало, спит-спит, очнется, сядет на кровати: глаза так и застилает от сна. Велит работнице квасу подать. Выпьет квасу, опять нечего делать. Поболтает, поболтает ногами, зевнет раз десять, слезет с кровати, пройдется по горнице, посмотрит – некуда ему деваться.
Разомнется, пойдет в ряды. Поглядит, поглядит – все по-вчерашнему в рядах. Тошно ему станет. Воротится, велит жеребца заложить, посадит Анфису, поедет на прогулку. Сидит Анфиса как бревно, одежда на ней дорогая, в ушах золотые серьги, а рожа пьяная, умного слова не проронит. Подумает Ермил, глянет искоса на жену, и того ему сделается еще скучнее.
– Ослаб ты, Ермил Иванов, – говорит на себя, – обмяк.
И думает: дай-ко я старину вспомяну. Выбрал час, пошел к себе в сад, взял косу у садовника, попытался косить. Упыхался – и ряда не прошел, бросил.
– Нет, – говорит, – не купецкое это дело. – А сам подошел к забору, глядит в щелку – не смотрит ли кто.
Спит, ест Ермил, – поест, опять ляжет спать. Проснется – не знает, куда девать себя. Скучает. Только об одном и думает, чем бы забавить себя.
И пустился в дурные дела. Забыл закон, забыл, что дети уж не маленькие, – Анфису бьет, вожжается с чужими женами. Начал вином зашибаться.
А тем временем случилось вот что: помер у одной бедной вдовы сын от горловой болезни, и она по великой своей бедности понесла продавать его одежду. Любила вдова своего мальчика, обряжала из последних и справила перед тем, как ему помереть, куртышку плисовую и плисовые порточки. Увидал Ермил вдову, раззарился на одежу. «Сем-ка, – думает, – я Ваську своего обряжу». Позвал ее, пощупал плис, видит – добротный товар, совсем еще новый. Однако не показал виду, что льстится на одежу.
– Сколько, – говорит, – тебе за рухлядь-то за эту?
– Какая же рухлядь, Ермил Иваныч? Одежа новая. Только исправила, как помереть ему сердечному. Одного плиса на четыре рубля погнала. Если бы не нужда, и не думала бы продавать. Нужда-то моя горькая.
– Рассказывай. Разве по нужде справляют такую одежу? Небось бы и в посконной походил твой малый. Всякая голь транжирит деньги, а там и пойдет канючить по добрым людям. Ну, да что с тобой толковать, – хошь полтинник – бери, не хошь – пробирайся. Мне с тобой толковать некогда.
Подумала-подумала вдова: ходит она с одеждой с самого утра, придет домой, и поесть нечего; утерла слезы, отдала Ермилу одежу. Бросил ей Ермил полтинник, позвал Ваську, велел вздеть куртышку.
Не прошло недели, заболел Васька горлом – помер.
Остался у Ермила один сын Ванька. Отдал он его в ученье – не пошло впрок ученье малому. Мать пьяная, отец – худыми делами занимается; смотрел-смотрел малый – вот, думает, буду неволить себя! Денег у отца много, небось и без ученья проживу, отец малограмотный и то капитал нажил, а мне на готовом и вовсе нечего неволиться, на мой век хватит. Подрос малый, подобрал себе друзей, приметил место, где отец деньги хоронит – таскает по мелочи на баловство себе. Видит Ермил – балуется малый, шляется по трактирам, заводит скандалы, взял потрепал его за виски. Озлился Ванька – еще пуще загулял.