— Какой именно фильм вас интересует? — он так старательно подчеркнул слово «именно», что Юле даже стало неловко за него.
— Любой.
— Извольте, — парень, не оборачиваясь, протянул руку и достал с полки, висящей за спиной, кассету. Сверившись с обложкой и убедившись, что не ошибся, он показал коробку Юле. При этом он не поднес ее близко, а продолжал держать на некотором расстоянии, словно опасаясь, что покупательница сейчас выхватит у него коробку и скроется.
— Я ее беру.
— С вас двадцать семь тысяч, — меланхолично сообщил продавец и наконец-то оторвался от стула для того, чтобы подойти к кассовому аппарату.
В машину она вернулась в отвратительном настроении. Бросила кассету на заднее сиденье, снова откинулась на мягкую спинку и закрыла глаза.
— Юля, я прошу меня извинить, — слова донеслись как будто издалека. — Я не должен был отправлять тебя в этот магазин. Просто не подумал, что ты можешь почувствовать себя неловко… В общем, извини, ладно?
— Да ничего, собственно, и не произошло. Отдала деньги, взяла кассету… Кстати, сейчас верну тебе сдачу, — она полезла в карман и тут же почувствовала, как он остановил ее руку. Остановил мягко, но требовательно, не вкладывая в это прикосновение быстрой и дерзкой мужской ласки. Юлька как-то сразу размякла и успокоилась, глаза открывать не хотелось, и она незаметно для себя задремала. Проснулась она от того, что Сергей тихонько тормошил ее за плечо:
— Вставай, приехали…
Она разлепила еще совсем бессмысленные после сна глаза и забормотала какие-то слова извинения. Палаткин улыбнулся:
— Это я виноват. Надо было сообразить, что ты после работы, а значит, хочешь спать… Вообще, я сегодня допускаю уже второй ляп! Ничего себе, галантный джентльмен, да?.. Если ты в состоянии смотреть сегодня кассету, я сейчас сварю тебе крепкий кофе.
«…И подам в постель», — мысленно добавила Юля, но промолчала и, опершись о руку Сергея, вышла из машины.
На лестничной клетке шестого этажа было темно и тихо. Кнопка лифта, дававшая хотя бы слабую ориентировку в пространстве, скоро погасла, и Юлька почти перестала различать что-либо вокруг. Она слышала, как тыкается в замочную скважину ключ, как тихонько ворчит Сергей, чиркающий возле двери все время гаснущей зажигалкой. Наверное, надо было ему помочь и самой подержать перед его лицом этот слабый язычок пламени, но ей почему-то совсем не хотелось брать на себя функции фонарщика. Где-то в уставшем полусонном мозге ленивым котом ворочалась лицемерная мысль: «Я приехала домой к чужому мужчине, что само по себе выглядит двусмысленно. Поэтому я ни в коем случае не должна делать ничего, что помогло бы быстрее попасть в квартиру. Мне не должно хотеться остаться с ним наедине». В конце концов, Сергей справился с замком, дверь бесшумно отворилась, словно скользнула куда-то внутрь, и Юля вошла в квартиру.
После легкого щелчка выключателя загорелось настенное бра, и прихожая наполнилась неярким голубоватым светом. Мебели здесь было совсем немного: тумбочка для обуви с несколькими дополнительными выдвижными ящиками, бело-голубая решетка с закругленными углами и расположенными на разной высоте крючками для одежды и высокое зеркало в такой же бело-голубой пластиковой раме. Юля вдруг с удивлением поняла, что у хозяина есть вкус, и ей отчего-то стало приятно. Сергей принял у нее пальто, повесил его на вешалку и наклонился к тумбочке, видимо, в поисках каких-нибудь тапочек для гостьи. Наконец ему удалось выудить откуда-то мужские резиновые шлепки размера этак сорок четвертого. Он повертел их в руках, оценивая длину, потом перевел взгляд на Юлькины босые ступни и, усмехнувшись, засунул тапки обратно.
— Я прекрасно похожу в колготках, — Юля взглянула в зеркало и поправила растрепавшиеся волосы. — У тебя же дома тепло?
— Тепло-то тепло. Но все равно не дело ходить босиком. Подожди, должны где-то быть еще одни, более подходящие…
Он сел перед полкой на корточки и начал вышвыривать какие-то кроссовки, ботинки и туфли прямо на пол. И вдруг среди этой груды разнообразной обуви ярким огоньком мелькнул женский велюровый тапочек. Красный, в меленький синий цветочек, он выглядел восхитительно изящным. Едва примятые на пятке велюровые ворсинки, казалось, еще хранили память о легкой женской ножке.
