Выходя из квартиры, он подумал о том, что надо вечером убрать из ванной полотенце с «котятами». Нехорошо получится, если случайная «мадама», как выражается Мишка, вдруг решит вытереться красочными махровыми «котами», еще хранящими запах Ларискиного тела. А еще он на минуту представил, что Лариса как раз в этот момент может возжелать примирения и вернуться домой. Вот и получится классическая опереточная сцена: любовница в постели, растерянный «муж» с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и разгневанная «жена» на пороге… Н-да, «жена»… Интересно, а почему он на самом деле на ней не женился?.. Впрочем, женщины и связанные с ними проблемы все меньше и меньше волновали Селезнева по мере того, как его джип приближался к театру. И когда впереди замаячило старинное белое здание с острой крышей и двумя рядами колонн, он уже полностью настроился на предстоящий разговор с главным режиссером.
В просторном вестибюле пахло сухой известкой и вечным ремонтом и уныло пустела стена, на которой обычно висели портреты актеров. Строительное управление, обещавшее закончить ремонт к началу сезона, естественно, клятвы не сдержало. И все бы ничего, если бы не остались недоделанными половина «гримерок» и артистам не приходилось бы из-за этого тесниться по трое у одного зеркала. Сергей прошел мимо пустого гардероба и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Из полуоткрытой двери Большого зала доносились гневные вопли Семена Александровича, бессменного главного режиссера. Шла репетиция пьесы, работать над которой начали еще в прошлом сезоне.
Селезнев проскользнул в зал, неслышно притворил за собой двери и уселся в предпоследний ряд партера. Семен Александрович сидел недалеко от сцены, за специально вынесенным в проход массивным деревянным столом, и мрачно курил. Время от времени он прерывал диалог актеров на сцене яростным: «Нет!» А иногда, будучи не в силах совладать с эмоциями, вскакивал с места и начинал прохаживаться по проходу туда-сюда. Металлический замочек на его вязаной кофте неистово раскачивался, а артисты замирали, следя за Семеном Александровичем испуганными глазами. Впрочем, испуг был скорее деланным, призванным потешить самолюбие старого главрежа. Сцену сейчас занимали мэтры, которые многое могли себе позволить.
— С начала, с начала! — захлопал в ладоши Семен Александрович и снова вернулся за свой стол.
Ольга Николаевна Головина на секунду опустила лицо в ладони, встряхнула волосами и заговорила:
— Единственный мой, вы уйдете, я знаю, вы уйдете, и ничего не изменится… Я, старая дура, останусь со своими глупыми фантазиями и …нет, не перебивайте меня. Я не вам это говорю, я себе говорю, — в глазах ее блеснули слезы хорошей профессионалки, дыхание уместно сбилось, она всхлипнула и продолжила: — Да, вы уйдете, и я не могу себя заставить гордо сказать: «Прощайте!» Я, наверное, буду цепляться за ваши рукава и за… Простите, секундочку, — Головина прокашлялась, нацепила на нос очки и заглянула в текст, лежащий перед ней на столе. — Сейчас, сейчас…
— За ширинку, — радостно предположил стоящий рядом на сцене Андрей Владимирович Дульцев, только что прекрасно игравший тоску и смущение.
— Да ну тебя, Андрюха, — Головина отмахнулась, — сейчас-сейчас, найду…
— Говори: «за ширинку». Какая разница?
— Там на сцене, заканчивайте базар! — громовым голосом, в котором слышалась скрытая усмешка, провозгласил Семен Александрович. — Давайте со следующей реплики!.. А тебе, Оля, текст учить надо. Ну что ты, вчера со студенческой скамьи, что ли?
— В том-то и дело, что не вчера. Склероз замучил, — улыбнулась Ольга Николаевна, и репетиция пошла дальше своим чередом.
Сергей провел рукой по обитой красным бархатом спинке впереди стоящего кресла, сдул с ладони благородную театральную пыль и начал тихонько, на цыпочках пробираться по проходу. Семен Александрович, старенький и несколько глуховатый, услышал его, только когда он подошел уже почти вплотную.
— А, это ты? Садись, есть у меня к тебе разговор, — он кивнул на ближайший к столу ряд. — Сейчас, только вторую сцену закончим… Ты посмотри, что творят! За лето все на свете позабыли…
