— Клянусь совестью, я ее муж!
— Вот незадача, — пробормотал я.
— Но я пришел к тебе не за тем, чтобы поссориться или мстить.
— Клянусь аллахом, я глубоко сожалею о случившемся.
— Твоей вины тут нет. Ведь и ты — всего-навсего одна из ее жертв.
— Что?!
— А то, что ты не первый и не последний. Всякий раз я вмешиваюсь, чтобы удержать ее от окончательного падения, спасти будущее сына и дочери.
— Все это ужасно. Но… я не понимаю, зачем ты взвалил на себя эту ношу?
Другого выхода нет. Я не даю ей развода, хотя она и настаивает на нем.
— Но почему?
— Она мать моих детей, стоящих сейчас на пороге юности. Развод привел бы ее к окончательному падению. Она превратилась бы в профессиональную проститутку.
— Может быть, она вышла бы замуж вторично?
— На это она уже не способна.
— Да, сложная ситуация.
— Поэтому я и настаиваю на ее возвращении в семью. Хочу спасти то, что еще можно спасти. К счастью, мое пребывание в Париже оказалось не напрасным.
— Тяжелая штука жизнь! — произнес я с грустью.
— То-то и оно. Наверное, она говорила обо мне. Мне тоже есть что сказать. И все же я намерен спасти то, что можно спасти.
— Вот уж не предполагал, что могу оказаться перед тобой в таком положении.
Абдо ничего не ответил, взял сигарету и, прикурив, задумался. Он казался старым и утомленным. Взглянув на меня, он вдруг спросил:
— Ты, конечно, помнишь мою прошлую жизнь?
Конечно, я помнил. Годы, проведенные нами в университете. Поездка Абдо в Париж за свой счет для завершения образования. Бесславное возвращение через два или три года. Избрание в парламент. Прекрасное положение, занятое им благодаря семейным и партийным связям и депутатскому званию.
— Когда произошла июльская революция, — продолжал Абдо, — я воспринял ее как нечто неизбежное. Она не противоречила моему свободному образу мыслей. Я честно служил ей, но был несправедливо обвинен в участии в заговоре вместе с группой партийных лидеров. Меня арестовали, какое-то время держали в тюрьме, а на имущество наложили секвестр. Я оказался буквально на улице. — Не зная, что сказать, я молчал.
— Но у жены твоей есть средства!
— Она беднее бедного, — рассмеялся он. — Богата ее тетка, но у той есть наследник. Очевидно, и тут она тебе солгала.
Мы помолчали.
— Это и испортило вашу совместную жизнь? — спросил я.
— Вовсе нет. С первого же дня я серьезно принялся за работу. Занялся переводами, обратился к старым друзьям-журналистам, чтобы они помогли их опубликовать. Но пережитое сказалось на моем характере. То и дело у нас с женой стали возникать размолвки.
— Такое может случиться в любой семье, и это поправимо, — заметил я.
— Чем дальше, тем хуже становились наши отношения. Амани глупа и не стоила того, чтобы ее удерживать, если б не дети. — Запнувшись на мгновение, он признался: — Однажды меня взяла такая злость, что я поколотил ее, и она не может мне этого простить.
— Да, не повезло тебе в жизни.
— Прошу тебя, порви с ней.
Сам не веря своему избавлению, я поспешно воскликнул:
— Можешь не сомневаться!
— И попытайся убедить ее вернуться в семью.
— Сделаю все, что в моих силах.
— Ну, хватит об этом, — махнув рукой, словно отсекая что-то, сказал Абдо.
Я вздохнул с облегчением, а он принялся вспоминать былые времена и в числе старых знакомых вспомнил доктора Ибрагима Акля и доктора Махера Абд аль-Керима. О последнем он сказал:
— Я не бывал в его салоне с тех пор, как уехал в Париж. Теперь думаю возобновить свои посещения. Семья лишилась земель, и дворец в Мунире продан. Доктор Махер приобрел виллу в Гелиополисе[20] и перевез туда старую мебель из прежней гостиной.
— Мне это известно. Ведь я бываю у него регулярно с тридцатого года.
Абдо Басьюни принялся восторгаться моей деятельностью и успехами.
— Я бьюсь изо всех сил, — сказал он, — чтобы сохранить свое достоинство. У меня обширные планы: буду переводить книги, пьесы, сценарии.
— Ну и отлично.
— Но мне нужно, чтобы со мной заключали договоры.
— У тебя есть что-нибудь уже готовое?
— Мне дали понять, что вопрос не только в том, что я могу предложить. Чтобы заключить договор, нужны деньги. А денег у меня нет!
— Не верь всяким сплетням.
