Конь фыркнул и тревожно стукнул копытом.
Джахан насторожилась:
— Что?..
Конь переступил тонкими сухими ногами, повёл ушами и заржал. Джахан помедлила, прислушиваясь, вышла из стойла, повернула за собой деревянную крутилку, прислонила к стене лопату и накинула короткий армячок, который надевала для работы.
В её доме кто-то ходил, она увидела тень, пролетевшую по окнам. Джахан заспешила, взбежала на крыльцо, распахнула дверь.
— Ой! — в лицо ей закричала расхристанная тётка в сбившемся платке. — Ой, скорей! Ой, беда! Пропадаем!
Джахан тётку не узнала.
— Какая беда? Кто пропадает?
— Малая помирает! Глаза закатывает! Ослабела вся! Я до тебя прибежала, фельшер-то в запое! Христом Богом прошу! Помрёт моя кровиночка! Спаси ты её!
Тут Джахан её узнала.
Она работала в пекарне, звали её Милой, у неё двое детей — мальчишка и девчонка, шестнадцати и двенадцати лет. Муж охотник, ходит на промысел в тайгу. Семья, по алтайским меркам, исключительно состоятельная — муж не пьёт, промышляет зверя, хорошо зарабатывает, и жена при пекарне, а значит, при зарплате. Мила по праздникам наряжалась в городские туфли-лодочки, платье с люрексом и делала причёску, а у мужа-охотника был настоящий двубортный костюм, в котором он никогда не садился, только стоял. У сына имелись новый компьютер и скутер, на котором он гонял по селу, а у дочки планшет, рваные джинсы, очень модные, и собственный набор детской косметики, о котором долго судачили возле сельпо бабы.
— Мила, перестань кричать, — велела Джахан холодно. Она знала, как говорить, чтобы человек услышал. — Сейчас разберёмся. Что случилось?
— Ой, — вскрикнула Мила и зарыдала. — Мой-то в тайгу еще на позатой неделе ушёл, одних нас оставил! А тут беда такая! Пойдём скорее, помрёт малая!
Джахан сунула ей таблетку и кружку.
— Вот это проглотить, из кружки запить. Что с Аллой?
Аллой звали заболевшую девочку.
Мила шумно проглотила таблетку, хлебнула воды. Руки у неё сильно тряслись, и глаза были безумные.
— Пришла вчера со школы, что-то, говорит, мама, нехорошо мне. А я как раз в печку рыбу сажала. И моя-то всё жмётся к печке, жмётся. Я у ней спрашиваю: чего это нехорошо-то, небось контрольную Вера Ивановна объявила, так тебе и нехорошо сделалось!.. А она бледненькая такая и дрожит вроде.
Джахан собиралась и внимательно слушала. Щёлкнул, распадаясь на две части, аварийный чемоданчик. Она проверила ампулы в гнёздах, шприцы, стетоскоп. Достала из холодильника антибиотик.
— Ну, не пошла с утра в школу, я-то ещё затемно на работу побегла, ей питьё оставила, чаёк тёпленький, чтоб попила. Обед тоже оставила, а сама побегла. Вернулась, двенадцати не было, а она лежит, и питьё нетронутое, и обед! Так целый день в жару и металась, и я с ней. К скотине только вышла, а так рядом сидела.
— Температура высокая?
Мила махнула рукой:
— Да градусник этот Витька ещё по весне разбил! Ртуть добывал, хотел по химии опыт сделать, а с тех пор…
— Горячая она?
— Ой, гори-ит, вся горит! И рвёт её, я тазик подставляла.
— Чем рвёт?
— Да ничем, не ела ж ничего, не пила. Всухую. Желтое там что-то…
Джахан собралась и скомандовала:
— Пойдём.
…Спрашивать, почему не вызвали врача — глупо, нет никакого врача. Спрашивать, почему сразу не позвали её, не имеет смысла — как всегда, мать надеялась, что само пройдёт. Нужно спешить.
Джахан скатилась с крыльца, за ней тяжело топала Мила.
— Давай ящик-то твой, — проговорила она на ходу. — Я понесу.
— Я сама могу.
В доме у Милы было жарко и душно, как в бане, пахло зверобоем и баданом. Девчонка лежала в комнатухе за занавеской, веки синие, рот ввалился, губы словно в восковых плёнках. Брат Витька, тот самый, что ставил весной опыты по химии, перепуганно таращился из угла.
— Аллочка, — позвала Джахан, подтаскивая к кровати табуретку. — Посмотри на меня.
Девчонка медленно открыла бессмысленные глаза и сразу же закрыла.
Джахан посчитала пульс — судя по пульсу, температура была под сорок, — вдела в уши стетоскоп, откинула одеяло и приложила мембрану к худосочной, с цыплячьими рёбрами груди.
— Ну, чего с ней, а? — спросила Мила. — Аллочка, ты как?
