Ходатайствую о посмертном награждении младшего лейтенанта орденом Отечественной войны И степени/
Командир 1–го батальона капитан ВАСИЛЬЕВ.
7 февраля 1945 года». Это донесение, написанное на желтом, выцветшем от времени листке бумаги, было последним архивным документом, прочитанным мною — в который уже раз — там, в двадцать третьем веке. Я ждал вызова от профессора, научного руководителя моей работы. И в ожидании неторопливо перебирал скопившиеся на моем столе документы —Выписки, копии, немногие подлинники.
Я — историк. Узкого профиля. Моя профессия — вторая мировая война. Человечество помнит, ценой какой крови люди легендарных сороковых годов спасли Землю от фашизма. И поэтому наш век должен знать, как это было, знать во всех подробностях.
Я люблю то далекое время, Помню наизусть и боевой устав пехоты, и песни тех лет.
Бой шестого февраля 1945 года на высоте 319,25 продолжался всего один день и не был, вероятно, выдающимся событием в истории войны. Рядовой день, рядовой бой… Выбрал же я его потому, что года два назад в одном из архивов — он был обнаружен совсем недавно, и я помогал приводить его в порядок — совершенно случайно наткнулся на донесение капитана Васильева. Оно заинтересовало меня, мне захотелось узнать больше. Узнать, как звали младшего лейтенанта, погибшего шестого февраля 1945 года. Узнать, кто он, этот герой высоты 319,25, каков он, молод или в зрелом возрасте, кем был до войны, где и как воевал до последнего своего боя…
Я переворошил — листок к листку — весь архив, нашел немало других документов, имевших отношение к бою на высоте 319,25 и к третьей роте, отличившейся в этом бою. Но имени младшего лейтенанта я так и не узнал. Не помогли мне ни поиски в других архивах, ни консультации у ведущих специалистов по истории второй мировой.
Тупик… Он наглухо замкнулся передо мной. До того самого дня, когда профессор, руководивший моими поисками, произнес, загадочно улыбаясь:
— Радуйтесь, Бобров! Как говорили в те далекие дни, вам — везет… — И, помолчав, объяснил: — Институту дают командировку в двадцатый век. Одну–единственную.
Это было три месяца назад.^А теперь я ждал сообщения — утвердил ли Ученый совет мою командировку.
Я много слышал о первых путешествиях во времени, знал, что вот уже год, как из стадии проб они перешли в стадию первых изыскательских рейсов. Знал и то, что добиться командировки в прошлое — очень трудно. Кроме колоссального расхода энергии, которая нужна машине дня прорыва временного пояса, это еще связано с риском. Задержишься сверх рассчитанного — и можешь навсегда затеряться в прошлом…
Экран на Стене осветился.
— Вас вызывают, Бобров, вас вызывают, — забубнил автомат.
Я нажал кнопку приема.
— Слушаю.
Профессор улыбался во весь экран:
— Командировка разрешена. Срок — с шести утра до пяти вечера 6 февраля 1945 года.
— Спасибо! — произнес я взволнованно и встал.
— Благодарить будете потом, сказал профессор. — Это не прогулка на Марс, это опасно…
Дорога была гладкой, наезженной. И, несмотря на мороз, снег даже не поскрипывал под сапогами. Ковш Большой Медведицы указывал рукоятью прямо на Землю. В предрассветных сумерках ярко горели окна дома, к которому сходились линии проводов, да яркие угли с шипением падали на снег из топки походной кухни. Она стояла справа от крыльца.
В Дом со светлыми окнами входили офицеры. Они приезжали на заиндевелых мохнатых лошадях, А я переминался с ноги на ногу возле крыльца, не: зная, что делать. На мне скрипели новенькие ремни офицерского снаряжения. Шершавый воротник шинели уже успел натереть шею. На плечах были негнущиеся погоны с одной звездочкой, на поясе — пустая кобура. Короче, я был одет как младший лейтенант по выпуску училища того времени.
Надо было разыскивать третью роту первого батальона…
Идти в штаб полка я не решался. В документах, которыми меня снабдили, могла быть ошибка. И тогда я наверняка просидел бы одиннадцать своих драгоценных часов под арестом. Или меня могли послать не в ту роту…
Один из офицеров, выйдя из штаба, задержался у крыльца. Решившись, я сделал шаг к нему, взял «под козырек».
