— Анночка, а я смотрю, жмыха у нас маловато, надо будет мне и–съездить…
Матвей Мартыныч озабоченно отошел в угол, едва освещаемый лампой. Тень его бессмысленно перемещалась по стенам и сводам, принимая уродливые очертанья.
Анна накинула на себя шубу. Как она легка, изящна! Мех мягко ласкал щеку. «Такая же, наверно, была и у Аркаши. И они вместе в Москву ездили. Александр Андреич тоже любил цыган». Анна на мгновение закрыла глаза. Точно знакомое и милое объятие из иной жизни обняло ее.
«Они оба лежат в Серебряном, но это не они. Где они?»
Ей казалось сейчас, сквозь закрытые глаза, с этим мехом, что и она другая, сама она не тут. Она сделала два шага вперед. Если вот так идти…
— Анночка, тебе как хорошо и в этой шубе…
Матвей Мартыныч подошел — ее глаза были уже открыты. Он взял концы рукавов и скрестил их на Анне.
— Если бы Матвей Мартыныч был богат, он бы и тебе такую шубку сделал.
— А Марте?
— Ну и Марточке бы, конечно… Анночка, ты и в этой шубе словно как царица…
— Ты цариц никогда не видел, — сказала Анна смутно, отсутствующе. — И царицы хлевов не чистят.
— Анночка, я же знаю, что тебе здесь тяжело, я и–все знаю… Ты прямо живешь через силу. Дай срок. Дай время. Матвей Мартыныч разбогатеет. Если со свинушками мешать будут эти разные советы и коммунисты, Матвей Мартыныч найдет… Он к себе уедет в свободную Латвию, что надо распродаст и там свое дело откроет. Он будет богат. Он тебя не забудет, Анночка, ты такая молодая и красивая…
— Мне никогда Аркадий не говорил, что я красивая. Он меня просто любил.
— Он не говорил — его дело. А я говорю.
— Я была с ним счастлива, ты понимаешь, медвежатина?
Все не снимая своей шубы, Анна присела на край закрома.
— У меня в столе лежит бумага Тульской консистории. Нас должны были уже повенчать — развод кончился. Ну, вот он умер, я опять у вас… что это значит?
Матвей Мартыныч подошел и припал к ней.
— Анночка, не грусти…
— Он со мной постоянно. Почему я не могла с ним жить? Где он сейчас? Куда он делся? Знаешь, его и нет, и он и есть… А ты что? Ты ко мне привалился, тебе так теплее?
Анна вдруг сняла его ушастую шапку и стала гладить рукой по его волосам.
— Ты меня любишь? И такую шубу подарить обещал… Руки целуешь, грудь целуешь… ах ты, медвежатина. От тебя тепло, ты хороший пес, шерстистый.
Матвей Мартыныч стал задыхаться.
— Захотел меня ласкать…
Анна поднялась, потянулась. Легкая судорога прошла по ее сильному телу. Она прижала к себе Матвея Мартыныча, потом легко и равнодушно оттолкнула.
— Анночка…
— Давай вещи собирать, — сурово сказала она. — Чего разнежился?
И, сняв с себя шубу, тщательно стала укладывать ее обратно в сундук.
* * *
— Ну как, Марточка, как и–съездила? — спросил Матвей Мартыныч.
— Ничего. А ты что делал?
— Так, того–другого по хозяйству… Вот мы с Анночкой немешаевски вещи перебирали…
Марта взглянула на него внимательно. Он отвел глаза, поспешно продолжал:
— Мы сундучок вниз поставили, у подвал… Как там посуше, то мы и поставили. Да, ты знаешь, Марточка, жмыха у нас маловато там… и прямо маловато.
Разговор этот происходил на дворе, когда Матвей Мартыныч отпрягал лошадь. Вот он снял с нее хомут, шлею, накинул обратку и повел в стойло. Марта не отходила от саней. Потом пошла в кухню и через несколько минут вышла с ключами и зажженным фонарем. Облака тьмы уже сгущались. Она встретила Матвея Мартыныча около подвала.
— Ты куда?
— Пойдем, поглядим, сколько жмыха.
— Я же ведь и–сказал, что мало. Мне придется опять в Гавриково ехать.
— Пойдем. Я хочу посмотреть, как вы там сундук убрали.
Звук ее голоса показался Матвею Мартынычу странным.
— Да что убрали… так и поставили.
Но Марта, держа перед собою фонарь, уже спускалась по лесенке. Тогда и он за ней направился.
— Я сегодня у докторши Похлебкина видела, — сказала Марта, когда они спустились. — Он прямо говорит: никакой нет возможности вас отстоять. Как вам угодно, а на днях нагрянем, и чтобы свинухов ваших ни слуху ни духу.
— Так прямо и сказал…
— Так и сказал.
Матвей Мартыныч помялся.
— Значит, опять надо у город ехать, ну, уж теперь к Ивану Кузьмичу, долларов с собой заберу, что тут поделаешь…
