— Всех не перечтешь, Панкрат Ильич, а закат ясный, чистый, и пожалуй, завтра опять денек выдастся погожий…
— Значит, и совсем по земле поедем.
Из‑за перегородки опять высунулась остроугольная тень.
— Про звезды, значит, и ска–ажи на милость…
— Алексей Иваныч у нас самый во всем городе ученый человек, — ответил Панкрат Ильич тоном серьезным и благожелательным. — Оно, конечно, это теперь мало кому нужно, да ведь не век же так будет…
Христофоров с Ваней улеглись на полу, рядом. Огонек задули. Некоторое время все лежали молча. Тикал только маятник дешевеньких часов с гвоздями вместо гири.
Вдруг Панкрат Ильич приподнялся и сел.
— Нет, я этой стервы не вынесу. Это как хочешь, Антон Прокофьич.
За перегородкой скрипнуло.
— Да ведь я что ж, мне целоваться с ними, что ли?
— Посуди сам: у меня тридцать десятин земли. Что я, украл ее? Нет. От отца получил? Тоже нет. Я ее, землю‑то, своей мозолью нажил. Я как сукин сын работал, и в Москве, и в Ростове служил, недоедал, недосыпал, все копил. Бывало, даст хозяин к празднику пятерку — прямо в сберегательную. И женился, завел дом, землицу, свиней, птичник, всякую коровку. Овес сеял шведский и шатиловский — сам за семенами ездил. Сеялка, веялка, плуги какие — загляденье.
— В полном обороте хозяйство… — откликнулись из-за перегородки.
— А земля что у меня давала? Почитай, сто пудов с десятины. Я овес разводил, хоть на няставку выставляй. Свиньями с латышом мог помериться, с Башинским…
Панкрат Ильич помолчал, только в темноте слышалось его сопенье.
— Свиней всех перерезали, птицу исполком сожрал, землю раскроили, чтобы каждому бродяге хватило. А что толку? Эта же земля теперь тридцати пудов не дает. А ты бейся. Да того гляди, из собственной избы выставят. Нет, чего тут… Заряжу двустволку, да как ахну раза, вот тогда узнают.
Панкрат Ильич несколько раз вздохнул, бурно, с клокотаньем, перевернулся, почесался и довольно скоро захрапел.
Христофорову же не спалось. Все эти разговоры он слыхал не раз — не так уж интересно, даже некое уныние они нагоняли. Просто хотелось отдохнуть, тишины, света… он и сам точно не сказал бы чего, только не этой избы, и не храпа, и не розвальней, не круп, не меринов…
Ваня дышал ровно, но Христофоров чувствовал, что он не спит. Вдруг Ваня сел. Христофоров слегка пошевелился.
— Вот, не могу заснуть, — прошептал он. — Вы меня растревожили, что ли…
— Чем же я вас растревожил? — тоже шепотом спросил Христофоров.
— Не знаю, — глухо ответил Ваня. — Сам не знаю.
Христофоров тоже сел, взял Ваню за руку.
— Вы точно недовольны мною?
Ваня вздохнул.
— За что мне недовольным быть? Да и я… — Ваня докончил как бы замявшись: — Я, Алексей Иваныч, не могу быть недоволен вами, если бы и захотел.
Он помолчал.
— Почему вы это говорили… голубая звезда, звезда любви… Я ничего не понимаю.
— Ах вот что…
Если бы не было темно в избе, Ваня увидел бы, как расширились и вперились в бледный квадрат окна глаза Христофорова.
— Это, Ваня, тоже отголосок прежнего.
— Ну, ладно, прежнего… А что же?
Христофоров пожал его руку.
— Вы хотите от меня какой‑то исповеди… в душной избе, по дороге в Москву, завтра будем прятать вещи…
Ваня сел поудобнее и шепнул не без упрямства:
— Хочу.
— Ну что же, если хотите… — Христофоров помолчал. — Голубая звезда есть звезда покровительница всей моей жизни. Я случайно это открыл. То есть для меня самого это ясно, а для других… В чистоте, нежности этой звезды слилось все прекраснейшее, женственное, что разлито в мире. Для меня Вега есть облик небесной Девы, неутоленной любви, благостной силы, мучившей и дававшей счастье…
— Значит, вы счастливы не были.
— Иногда, быть может, был… Но…
Голос Христофорова слегка пресекся. Ваня вздохнул.
— Это нам трудно понять, Алексей Иваныч.
И вдруг приложил горячий лоб к руке Христофорова.
— Я два года назад полюбил одну девушку. У нас жила, беженка. Полька. Как я ее любил! Мы целый год с ней и прожили. А потом она уехала… Так, все‑таки, уехала.
Христофоров почувствовал на руке своей горячую влагу. Голова Вани слегка вздрагивала.
— Уж как просил не уезжать… — уехала.
Христофоров медленно, ласково гладил другою рукою волосы Вани. В четырехугольнике окна была видна голубоватая звезда.
