«Говорят, — думал Христофоров, — что пиковая дама некогда была портретом Жанны д’Арк». Это его удивляло. Он находил, что дама червей напоминает юношескую его любовь, давно ушедшую из жизни. И каждый раз, как она выходила, жалость и сочувствие пронзали его сердце.
Он удивлен был легкими шагами, раздавшимися на лесенке, — отворилась дверь — тоненькая, зарумянившаяся от мороза, с инеем на ресницах стояла Машура.
Он быстро поднялся.
— Вот это кто! Как неожиданно!
Машура засмеялась, но слегка смущенно.
— Вы же сами меня приглашали.
— Ну, конечно, все‑таки… — Он тоже улыбнулся и прибавил тише: — Я, правду говоря, не думал, что вы придете. Во всяком случае, я очень рад.
— Я была здесь, — говорила Машура, снимая шубку и кладя ее на лежанку, — только раз, весной. Но вас тогда не застала. И оставила еще черемуху… Что это вы делаете? — сказала она, подходя к столу. — Боже мой, неужели пасьянс?
Она захохотала.
— Это у меня тетка есть такая, старуха, княгиня Волконская. У ней полон дом собачонок, и она эти пасьянсы раскладывает.
Христофоров пожал плечами виновато.
— Что поделать! Пусть уж я буду похож на тетку Волконскую.
— Фу, нет, нисколько не похожи.
Христофоров сходил за чашечкой, налил Машуре чаю. Достал даже конфет.
— Вы дорогая гостья, редкая, — говорил он. — Знал бы. что придете, — устроил бы пир.
Какая‑то тень прошла по лицу Машуры.
— Я и сама не знала, приду или нет.
Христофоров посмотрел на нее внимательно.
— Вы как будто взволнованы.
— Вот что, — сказала вдруг живо Машура, — нынче святки, самое такое время, к тому же вы чернокнижник… наверное, умеете гадать. Погадайте мне!
— Я все‑таки не цыганка! — сказал он и засмеялся. Его голубые глаза нежно заблестели.
Но Машура настаивала. Все смеясь, он стал раскладывать карты по три, подражая старинным гаданьям; и припоминая значение карт, рассказывал длинную ахинею, где были, разумеется, червонная дорога, интерес в казенном доме, для сердца — радость.
— Вам завидует бубновая дама, — сказал Христофоров и разложил следующую тройку. — Любит вас король треф, а на сердце, да… король червей.
— Это — блондин? — спросила Машура.
Христофоров взглянул на нее загадочно. Она не поняла, всерьез это или шутка.
— Да, блондин. Как я.
Он вдруг смутился, положил колоду, взял Машуру за руку.
— Это неправда, — сказал он, — у червонного короля на сердце милая королева, приходящая святочным вечером, при луне.
Он поцеловал ей руку.
— Или, может быть, снежная фея, лунное виденье.
Машура побледнела и немного откинулась на стуле.
— А может быть, вы исчезнете сейчас, растаете, как внезапно появились, — вдруг сказал Христофоров тревожно, тихо и почти с жалобой. Голубые глаза его расширились. Машура смотрела. Странное что‑то показалось ей в них.
— Вы безумный, — тихо сказала она. — Я давно заметила. Но это хорошо.
Христофоров потер себе немного лоб.
— Нет, ничего… Вы — конечно, это вы, но и не вы.
Они сели на диванчик. Машура положила ему голову на плечо и закрыла глаза. Было тепло, сверчок потрескивал за лежанкой, из окна, золотя ледяные разводы на стекле, ложился лунный свет. Машура ощущала — странная нега, как милый сон, сходила на нее. Все это было немного чудесно.
Христофоров гладил ей руку и изредка целовал в висок.
— Почему мне с вами так хорошо? — шепнула Машура. — Я невеста другого, и почему‑то я здесь. Ах Боже мой!
— Пусть идет все как надо, — ответил Христофоров.
Он вдруг задумался и засмотрелся на нее долго, пристально.
— А? — спросила Машура.
— Вы пришли в мою комнату, Машура, в пустую комнату… И уйдете. Комната останется, как прежде. Я останусь. Без вас.
Машура слегка приподнялась.
—Да, но вы… кто же вы, Алексей Петрович? Ведь я этого не знаю. Ничего я не знаю.
— Я, — ответил он, — Христофоров, Алексей Петрович Христофоров.
— Все равно, я же должна знать, как вы, что вы… Ах, ну вы же понимаете, что вы мне дороги, а сами всё говорите… я не понимаю…
Она взяла его за плечи и прямо, упорно посмотрела в глаза.
— Вы мое наваждение. Но я ничего, ничего не понимаю.
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
— Прелестная, — шептал Христофоров, — прелестная.
