-- Да? -- взвился он. -- А семерик по малолетке за какой-то паскудный ларек -- это нормально, да?
-- И что?
-- А то. Тогда все у меня и покатилось...
-- А чем ты недоволен? -- тут уже я злиться стал: тоже мне жертва. -Грабил-грабил, бил людей -- правильно посадили. Заслуженно.
-- "Заслуженно"... -- язвительно передразнил Дробница. -- В этом-то вся ваша справедливость -- семь лет за "чистосердечное признание", -- опять комично передразнил судью, вынесшего ему когда-то приговор.
-- Ну а во второй раз? -- даю ему излить слова, потом легче будет с ним говорить.
-- Поумнее уже был второй раз. Уж без явки с повинной, это оставьте для придурни, которые завтра у вас приторчат. Пять лет, как видите. Но все ж на два года меньше, чем с повинной вашей...
Нет, не получился у нас разговор. И не получится. Я всякий интерес к нему потерял. Пусть живет как хочет...
-- Понятно, значит, не веришь теперь никому? Ни признаниям чистосердечным, ничему...
-- Да. Ничему не верю. Молодости не вернешь.
-- Мать одна живет? -- перевожу на более теплое для него.
-- Ну...
-- А друзья?
-- Чего друзья? Друзья... Был у меня один, вместе и спалились, я его отмазал, ушел он из зала суда... -- обреченно махнул рукой Дробница. -- А ведь выросли вместе, в одном дворе. Расколись я тогда на суду -- все, сам Бог его бы не отмазал...
-- Ну? Жалеешь, что ли?
-- А... -- скривил рот. -- Вышел когда я на свободу, так он со мной и здороваться не захотел. Как же -- инженер, он за то время институт закончил. А мне даже на завод устроиться не помог...
-- Врал, значит, суду. Какая ж это явка с повинной?
-- Да какая разница... взял на себя все паровозом. Спас эту шелупень.
-- Ну а теперь хоть он по-людски живет?
-- А я -- не по-человечьи? -- вскидывается он. -- Копейка такому корешу цена. Хотя друганы есть на воле.
-- Воры?
-- А хоть бы и так! -- с вызовом роняет Кляча.
-- Понятно...
ЗОНА. КЛЯЧА
Кивает: понятненько, мол. Понятливый. Знай, что у меня твои байки вот уже где сидят, дайте спокойно освободиться.
А он все накатывает: злобы, говорит, в тебе много, зависти. От зависти все зло и преступления. Мол, у другого получилась жизнь, а у тебя нет, вот ты и бесишься.
Я смотрю на него, как на пустое место.
-- Вижу, -- говорит, -- что не любишь ты эти лекции. Так чем займешься на воле?
-- Что, не грузчиком же мне ишачить... Там водка опять... А на завод с моим здоровьем тоже не в жилу, носилки поднять не могу, там своих халявщиков море.
-- Ну так куда?
-- Не знаю... Не пытай.
-- Хорошо. Я устрою тебя на завод.
Не врет, вижу.
-- А вы кто -- дед Мороз, всем подарочки принес? -- ехидничаю, уже из вредности... зря, вдруг и впрямь поможет чем.
С другой стороны, видал я его фуфлыжную помощь, есть еще на воле друганы, в обиду не дадут, не сдохну с голоду.
-- Жена где?
Совсем в душу лезет, а я, как завороженный, отвечаю, не могу его на место поставить.
Устал просто хорохориться, вышел весь.
-- Замуж... уканала...
Тут и говорить не о чем стало. Ну он, правда, на прощанье хоть одно доброе дело сделал.
-- Выходить на свободу лысым -- не дело, -- говорит, -- понятно, люди сторониться будут: зэк. Прическу оставим -- это раз. Второе: выпускать из изолятора не будем, не умрешь. А выпусти тебя сейчас... Знаю, соберетесь, вся отрицаловка, скопом, начнете проводины делать -- чифир трехлитровыми банками мутить и квасить...
Киваю: а как же.
-- Последнее: что у тебя с Сычовым? Скажи мне, и это будет последний твой разговор со мной здесь, следующий -- на воле. И здесь больше ни с кем ты не свидишься, они для тебя -- отрезанные ломти... С изолятора на свободу выйдешь.
Ишь куда гнет... Ну ладно, если так, все одно выхожу, и никого бы из этих рож не видеть...
-- Сычов, как пришел, таблетки обещал достать... -- говорю.
-- Наркоты?
Зацепился. И я не рад уже, что начал этот разговор. Киваю.
-- У него сестра... в Москве в аптеке работает. Ну, месяц прошел. А ничего. Коль не выполнил обещание -- значит, штраф, ну знаете... А тут этот парикмахер обчекрыжил меня... Думаю -- нарочно, сука... У нас с ним старые счеты.
