— И никаких следов? Кровь или что другое? — спрашивает Пауль, садясь на кровать и расшнуровывая ботинки.
— Никакой крови, ни черта нет. Но самая-то дрянь потом началась. Похоже, нашего землемера и господь всеблагой на небо не пустил, и черти его тоже не захотели. Так и болтается здесь неподалеку. Видят его люди, чуть не каждый день. И не то что бы видят, а так… замечают. Я и сам замечал. Наливаешь, к примеру, пива кому-нибудь и кажется, что сбоку он стоит. Голову повернешь — нет никого. Через минуту-другую снова чудится, что он в комнате. Прямо людей пересчитаешь за столами — все здесь, лишних нет, а поди ж ты… печенкой чувствуешь, что он тоже тут. И еще…
— Что еще?
— Он ест. Ага, представьте себе, ест и пьет. Пища исчезает, пиво. Только отвернулся — твоя тарелка пустая. Вещи пропадают. Потом появляются совсем на других местах. Он стал духом, говорю вам, призраком. И у господ в замке неприятности с того самого дня. Это все он, тут и думать нечего. Мы хотели послать в Сассенберг за священником, чтобы тот покропил святой водой, но господа запретили, говорят, над нами смеяться будут. Как бы нам всем плакать не пришлось, вот что я вам скажу. Так что, спите спокойно, свечку можете не гасить.
Выбираться из комнаты Хайнцу приходится спиной вперед, развернуться просто не получается, так тут тесно. Пауль раздевается до кальсон, ложится и натягивает повыше тонкое штопаное одеяльце. Ноги не разогнуть, кровать коротка и жестка, как прокрустово ложе. Повертевшись, Пауль все же находит наименее неудобное положение. Он так устал, что сон не идет. Возможно, мешает свет, но лежать в темноте как-то не хочется. Он разглядывает стопочку белья на стуле — нитяные чулки, какие-то, видимо, рубашечки и штанишки, платки и прочие подвязки, все чиненое-перечиненое. Опускает руку и шарит под кроватью, точно, ночная ваза и ботинки. Пауль достает один, и некоторое время его рассматривает — прилично изношен, каблук стоптан и давно нуждается в починке. Когда-то у него тоже не было ни сантима на новую подметку, а старая стерлась до прозрачности. Помнится, он тогда закинул туфли за шкаф и ходил босиком. Хорошо, что лето было сухое и жаркое. Он нарисовал себе ботинки акварелью прямо по коже ступни и эпатировал этим публику на бульварах. Ну и дураком же он был тогда… Лет пять назад, да? Точно, пять лет. А как вчера.
Внезапно он садится на кровати и встревожено прислушивается. Какой-то непонятный звук доносится из коридора, быстро приближающийся шелест, постукивание, шипение, словно огромная змея несется по переходам дома прямиком к двери его комнаты, кожа трется о дерево, свист вырывается из гигантской ощеренной пасти, все ближе и ближе, нагоняя столбняк и ужас. Пауль готов закричать от страха, он уже набирает в грудь побольше воздуха для панического визга, но тут следует мощный удар в стену комнатки — такой, что вибрирует и приоткрывается дверь — и звук так же быстро удаляется, затихает, унося с собой кошмар и оцепенение, оставив только мгновенно выступивший пот и невесть откуда взявшееся в голове слово «пневмопочта».
— С-сволочи, — выдыхает Пауль. — Вот ведь, сволочи.
Он валится на подушку, дрожащий и злой. Снова вскакивает с проклятиями, задувает свечу и опять ныряет под куцее одеяло. Через пять минут он уже спит и ему снится Антуан Трюффо, мертвый, с синим вздувшимся лицом и проволочной петлей на шее, летящий на своем биплане через бесконечный океан в дивную далекую Францию.
Пауль просыпается среди ночи от того, что его потеплее укутывают его одеялом. Все еще в полусне, он бурчит что-то благодарное в подушку и собирается уже спать дальше, но из глубин сна медленной рыбой выплывает вопрос — на каком языке он говорил, не по-французски ли? Пауль в полном смятении и не может сразу сообразить, кто он и где. Задержав дыхание, он осторожно приоткрывает один глаз.
В комнатке снова горит свеча, причем, стоит она, видимо, на полу, так как свет идет откуда-то снизу. Стопка белья исчезла со стула, теперь через спинку перекинуты его брюки с аккуратно сложенными подтяжками, сорочка и пиджак. Можно только надеяться, что в карманах никто не копался. Ничего предосудительного там быть не должно, но все-таки… Выбросил ли он билет до Парижа? Это вспомнить не удается. Впрочем… Ах, да, билеты были у Трюффо. Бедный Трюффо, как он там сейчас?.. Да и где это — там?..
