— Да, вы совершенно правы, — говорит Пауль, возвращая наушник Эберту. Феликс невесело усмехается, глаза у него как у больной собаки.
— Тут любому ясно, что единственный выход, это отключение напора. Алло, Карл! Я завтра хочу выспаться, я приду только к одиннадцати. Вечером у меня по графику дежурство, придется бдеть, хотя смысла в этом, при сложившихся обстоятельствах, круглый ноль. И я хочу еще показать господину Штайну канцелярию, надо помочь молодому коллеге адаптироваться. Так что, не теряйте меня. Хорошо? Давай отбой. Пока.
— Так что, диспозиция патовая, господин Штайн, — говорит Эберт, вешая наушник на крюк и снова поворачиваясь к Паулю. За его спиной рожок немедленно сваливается с крючка и повисает на проводе. Пауль, не отрываясь, смотрит на раскачивающийся наушник, а Эберт продолжает объяснять тупиковость ситуации. — Мы хотим, но не можем. Граф может, но не хочет. Его величество и хочет и может, но пока не делает. Однако было бы непростительной глупостью думать, что будет позволено неограниченно долго увиливать. Мы так и не думаем, но… но… мы просто не заглядываем далеко. Живем сегодняшним днем. Как на войне. День прошел? Никого не убили? Выпить пива и завалиться спать. Новый день принесет новые проблемы и новую кучу дерьма для разгребания, но это будет завтра. А сегодня я желаю вам доброй ночи, дорогой господин Штайн. Не думайте ни о чем. Крепкий сон в девичьей кроватке — вот все, что нам всем нужно. Утром увидимся. Часов в десять, хорошо? Сервус, камрад. Фонарь я забираю.
Заперев за Эбертом дверь, возвращается Хайнц. Он вручает Паулю чадящий огарок свечи в жестяной кружке и знаком предлагает следовать за собой. Целую вечность они пробираются по узким извилистым коридорам, поднимаются на этаж выше и снова спускаются вниз, ступеньки скрипят и этот звук опять напоминает Паулю то многоголосое пение, которое он слышал в телефоне. Гудение огня в ацетиленовой лампе, думает Пауль, а я — словно ночная бабочка, должен лететь на этот звук и свет, чтобы узнать ослепительную истину прямо перед неминуемой смертью в пламени. Какая успокаивающая мысль! Мне надо поменьше фантазировать, а побольше смотреть вокруг, слушать и примечать. Чтобы не оказаться бабочкой-однодневкой.
— Это здесь, — говорит Хайнц, открывая фанерную дверь в конце очередного коридора. — У Эльзы оно попросторней было бы, но вы же не пошли.
Да, комнатка действительно, размером со стенной шкаф. Кровать, больше напоминающая ящик комода, поставленный на ножки, пара олеографий над кроватью — дева Мария и пейзажик с церковью — стул, на котором аккуратной стопочкой сложено чистое и отглаженное бельишко. На вбитом в стенку гвозде висит на деревянной распялке серое с черным форменное платье, белый передник и еще что-то такое же. На полочке у изголовья — оплывшая свеча в блюдечке и две сережки. Все вместе оставляет впечатление совершенно безнадежной бедности, такой, когда о перемене участи уже и не мечтается, дотянуть бы до тридцати без чахотки, а там — уж, будь что будет. Паулю кажется, что комната словно кричит беззвучным криком отчаяния. Он растерянно смотрит на Хайнца, но тот истолковывает его взгляд совершенно неверно.
— Девчонка до утра не появится, спите спокойно. Да она и утром вас не разбудит, иначе я ее вздую. Заберет свою чертову одежду и все. Не волнуйтесь. Дверь запирать не надо, а то, не ровен час, унесут вас черти, как нашего прошлого землемера, не к ночи будь помянут.
— Так что же именно произошло? — спрашивает Пауль, отнюдь не обрадованный перспективой быть унесенным чертями. — Я так понимаю, что он исчез из запертой комнаты?
— Точно так. Когда он утром того дня не появился на работе, за ним послали мальчика. Мальчонка обнаружил, что дверь заперта, но его туфли стоят, как обычно, у порога. Значит, господин землемер просто спят еще, не выходили. И видно было, что ключ торчит в скважине изнутри. Тогда паренек стал стучать — не помогает. На стук пришла Эльза, что такое? Да вот, господин, значит, проспали. Слушают — тишина. Уж не помер ли ночью? Эльза — умная баба, пропихнула шпилькой ключ внутрь и открыла дверь запасным. А никого внутри и нет! Постель смята, одежда разбросана, не хватает одного сапога и господина постояльца. И с тех пор его никто больше не встречал. Куда он мог отправиться в ночной рубашке? Не на станцию же. Станцию тоже проверили потом, никого там не было, вообще никого. Второй сапог тоже куда-то в общей сутолоке задевался. Исчез человек, одним словом…
