«То есть, – говорит себе Тони Куртейн, – это мне сейчас только кажется, что перестать быть смотрителем Маяка – худшее, что может случиться. Отличная у меня будет жизнь».
Но тут галлюцинация переступает порог, заключает его в объятия и говорит:
– Только не заводи шарманку, что, типа, так не бывает. Может, и не бывает. Но я-то уже пришел.
– Ты как сюда попал? – наконец спрашивает Тони Куртейн, успевший сообразить, что все-таки вряд ли существуют галлюцинации, способные так достоверно сымитировать прикосновение двойника.
– В трамвае приехал, – смеется тот.
– Серьезно?
– Ну. Сам в шоке. Иду по городу, никого не трогаю, и тут едет он. Никогда раньше своими глазами этот чудо-трамвай не видел, только слышал кучу историй… Ай, неважно. Лучше дай какой-нибудь свитер, у нас лето внезапно вернулось, а здесь ветрище и колотун. Но я все равно хочу с тобой погулять. К морю пойдем? У меня выходной и бутылка настойки на бездне.
– На чем?!
– На бездне. Не спрашивай. Ну или спрашивай, что с тобой делать. Бездна – которая, кстати, меня сейчас подменяет, и гарантированно распугает всего половину постоянных клиентов, потому что вторая половина феноменально везучая, а значит, сегодня к нам не придет – так вот, сама воплощенная Бездна носила ее за пазухой. Посмотрим, что получилось. С кем этот ужас пробовать, если не с тобой.
* * *
Вайда идет домой. У нее был трудный день на работе. Трудный, но очень хороший, Вайда все разрулила, кое-что натурально чудом, она вообще молодец. А теперь идет домой и думает обо всем понемногу – что надо будет завтра на свежую голову очень внимательно перечитать договор, и что новая няня все-таки супер, с бывшей мальчишки раз двадцать на дню ей звонили, а теперь, как договаривались, только в обед, после школы, и не потому что нельзя, просто заняты по уши, эта тетка им скучать не дает, настоящая Мэри Поппинс, как в книжке, таких не бывает, хоть бы она от нас не ушла. И что с Дарюсом в последнее время как-то не складывается, а Линас так смотрит, что ясно с ним все, зато с тем французом вообще ничего не ясно; жаль, потому что француз красавчик, но кто-то из девчонок говорил, он вообще не по бабам, а кто-то, что он женат, а кто-то – что-то еще.
«Но на самом деле все это сейчас совершенно неважно, – весело думает Вайда. – Будет, что будет, не угадаешь. И как бы ни повернулось с французом, договором и няней, жизнь все равно хороша».
Вайда смотрит на часы в телефоне. С одной стороны, хорошо бы вернуться пораньше и отпустить няню до девяти. А с другой, так хочется остановиться, передохнуть, помолчать, подумать, побыть наедине с собой, что Вайда решает: ай, ничего, подождут. Тем более, пятница, вечер, теплый, почти как летний, весь город гуляет, земля гудит. «В конце концов, я была хорошей девочкой», – думает Вайда и улыбается, потому что «хорошая девочка» правда очень смешно звучит.
«Полчаса сладкой жизни я заслужила, – твердо говорит себе Вайда и сворачивает в ближайший бар, над которым призывно сияют круглые ярко-желтые лампочки, как будто уже на носу Рождество. – Специальный бар для очень хороших девочек, – думает Вайда. – Даже называется по-девчачьи: “Ваниль”».
Но на пороге специального девчачьего бара Вайду внезапно охватывает панический страх, такой сильный, что аж дышать становится невозможно. Как в юности, когда во всех кафе, куда ходила с мальчишками, и во всех подворотнях, где пряталась, чтобы покурить, ей мерещились мамины подружки, которые заметят, узнают и донесут. Так и теперь, только с утроенной силой, стало ясно, что по закону подлости в баре сейчас окажется бывший муж, или его сестрица, или кто-нибудь из друзей, заметят, узнают, донесут, что я уже в одиночку спиваюсь, и тогда он опять начнет войну за детей; был бы нормальный, так ладно, чего воевать, но этот придурок, чуть что, хватается за ремень…
«Дура я сумасшедшая, боже, какая дура! – изумленно думает Вайда, переступив порог и оглядываясь по сторонам. – Вот так на ровном месте до панической атаки перепугаться – это уже к психиатру записаться пора. Придет же такое в голову: что у меня мальчишек отнимут за то, что один раз в бар после работы зашла! Как будто живу в какой-то жуткой антиутопии, а не среди нормальных людей. А жизнь, между тем, прекрасна. И на самом-то деле очень ко мне добра, особенно в последнее время. Прости меня, дуру пугливую, дорогая жизнь!»
