Синьор Габриэль Мартино, префект Пограничного союза Мату-Гросу, нервно расхаживал по своему кабинету. Проходя мимо большого узкого окна, через которое в комнату вливался вечерний свет, он что-то бормотал себе под нос, а время от времени останавливался и смотрел на своего сына Жуана, который сидел под книжным шкафом в кресле, обтянутом кожей тапира.
Старший Мартино был сух и поджар. Седые волосы и глубоко посаженные карие глаза над орлиным носом свидетельствовали об аристократической породе, а узкий сжатый рот и выдающийся подбородок — о несгибаемом характере. Черный костюм традиционного покроя соответствовал положению и должности префекта, безупречная белая сорочка резко контрастировала с тканью костюма, а на запястьях, когда их хозяин поднимал руки, сверкали золотые запонки.
— И вот теперь я стал всеобщим посмешищем, — прорычал он, глядя на сына.
Жуан выслушал это сообщение молча. Проведя неделю под словесным обстрелом, который устроил ему отец, он научился ценить молчание. Жуан бегло осмотрел свой белоснежный мундир бандейранта, брюки, заправленные в сапоги — все хрустит и сияет, — и вспомнил о людях, которые, обливаясь по`том, теперь вели разведку в Сьерра-дус-Паресис.
В кабинете быстро темнело, голубоватый свет дня уступал черноте тропической ночи, которую подгоняли отдаленные всполохи молний на горизонте. Молнии прорезали видимую из окна часть неба и врывались в кабинет электрическими отблесками. Вспышки сопровождались раскатистым громом. Словно подчиняясь посланному извне сигналу, в доме вспыхнул свет, и желтое сияние заполнило пространство кабинета.
Префект остановился перед Жуаном.
— Почему мой славный сын, шеф братства бандейрантов, разделяет эти бредни карсонитов? — спросил он.
Жуан посмотрел вниз, на пол под своими сапогами. Сражение на площади в Байи, бегство от разъяренной толпы, произошедшие всего неделю назад, казалось, канули в вечность, и к ним имел отношение кто-то другой, но никак не он. Сегодня же день прошел в бесконечных визитах важных политиков, которые, входя в кабинет префекта, вежливо приветствовали знаменитого Жуана Мартино, после чего начинали тихие разговоры с его отцом.
Жуан знал — отец борется за него. Но старший Мартино мог это делать исключительно теми средствами, какие были ему привычны — через систему принятых в политике ритуалов, закулисного маневрирования, обмена обязательствами, демонстрацией власти, там, где она имела значение. Ему даже в голову не приходила мысль, что Жуан что-то подозревает или в чем-то сомневается. Бандейранты, включая людей Алвареса и эрмосильцев, имевшие дела в Пиратинги, стали опасными. И это положение было необходимо исправить.
— Отложить переселение? Остановить «Марш на Запад»? Ты сошел с ума? За счет чего, как ты думаешь, мне удается держаться в седле? Мне! Потомку благородных дворян, чьи предки были первыми правителями новых территорий! Мы не выскочки, чья родословная была подчищена услужливыми историками, и, тем не менее, кабокло называют меня «отцом бедняков». Ты считаешь, я заслужил это имя благодаря своей глупости?
— Отец, если бы вы только…
— Помолчи! Жаркое на огне, каша варится. Все будет хорошо.
Жуан вздохнул. Ему было и стыдно, и противно оказаться в его нынешнем положении. Префект, у которого в последнее время стало сдавать сердце, почти отошел от дел и вернулся к работе лишь из-за неприятностей, обрушившихся на голову сына. Жаль, что так получилось… но не может же отец быть таким слепым!
— Провести исследования? — с издевательской усмешкой проговорил префект. — Что ты собираешься исследовать? Нам не нужны ни исследования, ни новые вопросы. Правительство благодаря работе, которую провели мои друзья, уверено, что у нас все нормально. А ответственность за трагедию в Байи они готовы возложить на карсонитов.
— Но у них же нет никаких доказательств! — возразил Жуан. — И вы сами признали это.
— В такой момент не требуются никакие доказательства. Все, что нам нужно — это снять с себя подозрения. Кстати, карсониты вполне могли бы учинить то, что произошло.
— А могли бы и не учинять.
