Договорились вечером, а на рассвете Савка разбудил Явтушка, вызвал его полусонного на крыльцо (это застекленное крыльцо Явтушок пристроил как раз накануне войны, намереваясь вскоре пристроить к крыльцу новую хату).
— Такая рань… Что стряслось, Савка?
— Придется вам пройтись к ветрякам.
— Куда? — не расслышав, переспросил Явтушок, жуя кончик уса.
— К ветрякам. Там вас ждет Фабиан. — С чего это вдруг? Еще и не полный староста, а уже ждет…
— Приказано раздать ветряки хозяевам, чтобы при вести их в порядок. Ну и вам один ветрячок…
— Вот это умно! — Явтушок сразу ожил и сбежал по ступенькам. — А который, Савка, который? Вон тот, левый или правый?
— Как я стою, то левый. А как вы — то правый. Вот так, — Савка повернулся к ветрякам, — правый.
— Во, во во! Левый то совсем ветхий. Лечу!
Он побежал в хату, надел солдатскую гимнастерку, обулся в кирзовые сапоги, на ходу кинул Присе:
— Режь петушка, того, пепельного, ну, который поет невпопад. Сегодня сам Фабиан у нас обедает.
Прися засмеялась.
— О боже, какой высокий гость!
— Чудачка! Фабиан дает мне ветряк, — Явтушок показал в окно: — Вон тот, что справа! Хе хе, нежданно негаданно— и вдруг ветряк! Одним словом, режь петушка да напеки к жаркому пампушек, у Фабиана зубы совсем никудышные, а хлеб у нас черствый, как камень, его и козел Фабианов не угрызет.
— Хлопот то сколько!
— Да ведь ветряк же, ветряк! — крикнул Явтушок и выбежал из хаты.
Он не чуял земли под ногами, а в душе творилось что-то такое, от чего он давно уже отвык. А ветряки торчали на горе искалеченные, один, каменный, совсем выгорел, другой стоял без крыши и без крыльев, ему вражеским снарядом снесло голову, и только третий все еще походил на ветряк, хотя и у него осталось только полтора крыла вместо четырех. Именно о нем мечтал сейчас Явтушок, взбираясь на кручу по тропке.
Пришел, встал, отдышался. А там ни души. Явтушку стало жутко наедине с этими калеками. К тому же он припомнил Тихона Пелехатого, которого когда то повесили здесь кулаки.
— Эй, есть тут кто?!
Из развалин донесся старческий голос:
— Есть, а как же!
У Явтушка подкосились ноги, отнялся язык, он не мог пошевельнуть большим пальцем в правом сапоге, а это уж совсем худо. Из за руин вышел Танас Незамижный, поддерживаемый бабкой Килиной, пряча правую руку за спиной. «Что бы это могло означать?»
— Сейчас, Явтуша… Погоди…
Думая, что дед Танас тоже пришел получать вет ряк, Явтушок успокоился:
— Доброе утро. Соседями будем… А где же Фабиан? Из правого ветряка вышел Фабиан с козлом. Поправил очки, поздоровался.
— Так что, Явтуша, будем делить ветряки?
— Мне бы вон тот, правый. Я б его за неделю запустил, только б ветер… За одну неделю…
— Вижу… Выродок ты, Явтуша. Вавилонский выродок.
— А мы тут все вавилонские выродки. Разве мы виноваты, что тут родились? И я, и ты, Фабиан, и дед Тапас… И козел твой… И бабка Килииа…
— Тьфу! — сплюнула бабка, возмущенная тем, что ее помянули после козла.
— Берите его на мушку, Танас, а я прочитаю приговор.
— Беру! — сказал Танас, вынося вперед руку с чем то ржавым. Потом отыскал мушку, навел свое оружие на Явтушка. Рука у него дрожала, как в лихорадке." Явтушок даже не пошевельнулся, для него все это было слишком неожиданно.
— Скорее! — торопил Фабиана дед Тапас.
— Сейчас, сейчас! — Фабиан вынул из кармана бумажку, развернул и начал читать: «Как стало известно из достоверных источников, гражданин Голый выдал оккупантам пленного Ксана Ксаныча, бывшего старшину, который скрывался в Вавилоне летом нынешнего тысяча девятьсот сорок первого…»
— Я??? — возмутился Явтушок.
— Не перебивай! — сказал Танас.
— «Этот суд я учиняю не от нынешней власти, как временный правитель, назначенный принудительно, а именем родной Советской власти осуждаю гражданина Голого Явтухия Оникиевича, который в тяжелое для Вавилона время продал душу свою и честь, изменил Отчизне…»
— Но я же… Эй, люди! — воскликнул Явтушок. — Разве ж я не сражался за Вавилон? — Стой тихо, не мешай слушать! — приказал дед Танас, которому понравилось это чтение, хотя рука его уже дважды соскользывала с курка и еле возвращалась в боевое положение. Фабиан читал дальше.
