Козел залез мордой в горшок, опрокинул его, и пахта залила все вокруг. При других обстоятельствах Явтушок непременно наказал бы бородатого, прогнал бы прочь, но теперь…
— Ничего, — сказал Явтушок снисходительно. — Скотинка тут ни при чем. Это Прися виновата. Кто же ставит пахту перед голодным козлом, даже если это козел самого старосты?
Но когда уже сам староста нечаянно опрокинул графинчик и из него забулькало на ковер, Явтушок все же разозлился:
— Козел, леший тебя возьми, ну что ты вытворяешь?
— Это я, это я, Явтуша… — сказал Фабиан, подхватывая графинчик. Там еще осталось на дне, и староста выпил эту малость прямо из горлышка тем непристой ным способом, которым пользовался задолго до того, как стал правителем Вавилона. Явтушок отметил про себя не без злорадства: «Немцы не потерпят от ста росты такого бескультурья, и править ему Вавилоном не долее, как до первого застолья с ними».
— Прися, поди нацеди нам еще в графинчик. Только я уж буду держать его в руках, это, братцы, последние запасы.
Новый графинчик, который Явтушок держал меж колен, дал прекрасный толчок к беседе.
Когда Явтушок размечтался и заговорил о земле, на которую он хотел бы вернуться с соизволения нового старосты, Фабиан почувствовал, что пора начинать готовить Явтушка «к смерти». Он достал из кармана за писку, которую получил прошлой ночью от глипского гробовщика, и дал ее Явтушку. Тот прочитал: «Люди, берегитесь Явтушка. Он провокатор, Бужанка». Руки у Явтушка задрожали, и, пока он раздумывал, что делать с запиской, Фабиан успел выхватить ее из его похолодевших пальцев и снова спрятать в нагрудный карман.
— Что с тобой, Явтуша? — спросила Прися, принесшая миску свежих вареников.
— Ничего, ничего, Прися. Маленькое недоразумение. Господин староста подумал обо мне черт те что, а я ведь читаю мысли на расстоянии, ну и чуть не подавился вареником. А ну, стукни ка меня промеж лопаток. Еще, еще!
Савка рассмеялся. Прися лупила мужа между лопаток, кулак у ней был здоровый, после третьего удара Явтушок закатил глаза и в самом деле походил на подавившегося.
— Принесите ему водички, — велел Фабиан.
Когда Прися побежала за водой, Фабиан сказал Явтушку:
— Побойся Советской власти, Явтуша. На этой земле она вездесуща, она в каждом из нас… Она вернется!
Фабиан встал с ковра, поблагодарил хозяев за обед и сказал исполнителю:
— Пойдем, Савка, служить…
За ними шагал козел, он шел грациозной походкой царедворца, даром что был вторым в этой иерархии власти — после Савки.
Явтушок остерегался Фабиана так же, как Фабиан — Явтушка. Разница была только в том, что Явтушок вполне серьезно искал убийцу для Фабиана, тогда как тот не терял надежды спасти товарища и потому решил расстрелять Явтушка сперва символически, выслушав его «предсмертное» слово, а потом уже действовать по законам военного времени. Таким образом, надлежало найти убийцу, в карательную миссию которого прежде всего поверил бы сам Явтушок. Свою кандидатуру Фабиан категорически отбросил, он знал, что достаточно будет ему глянуть на красные ноги и красные руки Явтушка, которые к тому же задрожат перед «смертью», как он рассмеется, а может, и расплачется над судьбой «казнимого». Савка тоже совсем не подходил для этого, он станет хохотать и тем испортит весь ритуал расстрела. Фабиан перебрал всех вавилонян, мертвых и живых, и остановил свой взгляд на Тапасе Незампжном, еще при царе служившем в знаменитой тогда Брацлавской тюрьме и, разумеется, понимавшем в расстрелах.
Тапасу было уже за восемьдесят, он плохо видел и слышал, но это ничего не меняло в судьбе Явтушка. Услыхав от Фабиана, что Явтушок предатель, старик так разволновался, что готов был пойти на Явтушка среди бела дня, и старуха едва угомонила его. Фабиан велел Танасу быть на рассвете у ветряков. «Считай, что" я уже там», — сказал старик, в котором словно через много лет проснулся тюремный надзиратель. Когда Фабиан поинтересовался, из чего дед Танас будет «расстреливать» предателя, царский тюремщик усмехнулся в выцветшую бороду, покосился многозначительно на свою старуху и сказал: «Об том пусть у тебя голова не болит. Ты готовь хороший приговор. И читать будешь громко, чтобы я слышал. А то, как ворвались эти люциферы, я совсем оглох».
