— Хорошо, что вы появились, — сказал Явтушок, присев к столу. Потом вспомнил о чем то, выбежал в чулан, через минуту вернулся с бутылкой, заткнутой ощипанным кукурузным початком. Вынул из посудного шкафчика рюмки. — Говорю, хорошо, что вы вернулись, Ксан Ксаныч. Тут без вас просто жизни нет…
— Я попутно. А что?
— Есть тут одна сволочь. Может, слыхали, Фабиан, философ? С козлом ходил, пока был фронт, в очках.
— Как же, видел его перед отступлением.
— Продался немцам. Такой гонитель, такой гонитель, что просто нет спасения. Совсем забыл о Советской власти. А такой был активист, такой философ — куда там. Кресло в столицу отослал…
— Какое кресло?
— Качалку. Из ореха, значит. Ну, за ваше здоровье и за смерть Фабиана! Этого немецкого подручного. Если вы не захотите, я сам его порешу! Как есть, сам. Пойду и убью. Вон Прися меня знает… Тут дело такое. Ты не убьешь, тебя убьют. Да ринка, ты уже говорила Ксану Ксанычу?
— Говорила.
— Когда это я был там? Ага, прошлый понедельник. Распинают за вас. Надо что-то придумывать.
— А что придумывать? У солдата одна придумка… Для того мы и рассыпались по селам…
— А я, по вашему, не солдат? Вы что — не читали моих писем с фронта?
— Все мы солдаты… Но до весны придется переждать в селах. Лесов больших нет — так что придется по селам… Вон Пилип Шуляк держится своего Ро гачина., .
«Немцы из села, он — в село. А что же? Родная земля, родные люди. Есть на что опереться.
— Рогачин одно, а Вавилон другое. Вавилон на это не годится. Вон глядите, глядите — идут уже! Сюда идут! — Явтушок заметался. Он выбежал в сени, а оттуда — в чулан. Там стояла огромная плетеная корзина из под муки. Ну, он — скок, и в корзине. Крышкой накрылся. «Стань я мельником, не была бы корзина пустой».
Пришли Фабиан с козлом и Таиас с Килиной. На петушка пришли. Все трое уселись на лавке, козел — в дверях. Не знал, разрешат ли ему войти.
— А где ж хозяин? — спросил Фабиан.
— Явтуша! — заорала Прися. — Да где ты там? Явтушок все сидел в корзине, но Прися выбежала в чулан, выволокла мужа оттуда и силой привела к убийцам. Те сидели рядком на лавке, посмеивались, а царский тюремщик, засунув свой ржавый «смнт» за ремень, покашливал в кулак. Похоже было, что они и в самом, деле пришли на петушка. «Век живи и век не понять этих проклятых вавилонян», — подумал Явтушок. На всякий случай он вооружился обрезом, засунув его под пояс (обрез висел в чулане под вейками лука). Оружие мешало удобно сидеть и вольно дышать, рукоятью упираясь в живот, а холодным дулом в одно деликатное место, где и так все похолодело от страха. Да что поделаешь? На коварство врага следует отвечать тем лее (теперь тот обрез в коллекции Рихтера).
— А это тот самый Ксан Ксаныч, которого дяденька приревновал к тетеньке.
И Даринка на сундуке рассмеялась.
— Кто кто? — гаркнула в волосатое ухо мужа Килина.
— А а! Слыхал, слыхал. В приговоре стоял такой… А, стоял?..
Фабиан усмехнулся.
— Не припоминаю…
Вавилоняне умеют повоевать, но умеют и погулять. Не разлучаясь с обрезом, заряженным пятью патронами, Явтушок все бегал и бегал в чулан, приносил оттуда бутылки — чем дальше, тем крепче, дважды лазил на чердак за салом, которого в мешочке на балке ух как убавилось за этот день, все яйца, снесенные кура ми Голых и Соколюков, пошли на яичницу, и где то к полудню немецкие армии были уже разгромлены вконец, а остатки их беспорядочно отступали через тот же Вавилон, через который шли на Восток, по здесь им преграждал дорогу Ксан Ксаныч со своими ребятами партизанами, став к тому времени бог знает каким атаманом Явтушок все подбивал его — тут же, при Фабиаие — покончить с философом не далее как нынче в ночь, пока этот аспид не стал еще полным вавилонским старостой. Ксан Ксаныч улыбался на эта, подмигивал Фабиану, а тот, в свою очередь, подмигивал Явтушку, и тогда Явтушок принимался искать себе союзника в лице царского тюремщика, но тот, глухой черт, решительно не разбирался в расстановке политических сил в этой хате, и только все «акал» да «чтокал». Явтушок чуть не сплюнул в сердцах на его волосатое ухо, напоминавшее ухо Фабианова козла, которого, чтоб не путать эти два уха, хозяин прогнал от стола. После этого Танас согласился таки расстрелять Фабиана при условии, что Явтушок сумеет составить хороший приговор, потому что для него, Танаса, главное не «сама акция расстрела», а хороший приговор, — уточнил царский тюремщик. Явтушок ответил, что об этом пусть у Танаса голова не болит, он, недавний ординарец генерала, позаботится о том, чтоб не подвергать Фабиана длительным мучениям, тем более что с этим отступником нечего и цацкаться. «Советская власть только поблагодарит нас за это», — добавил Явтушок. Трудно сказать, как дальше развивались бы события за столом и кто стал бы жертвой этого заговора против философа, если бы на пороге не вырос запыхавшийся Савка Чибис с криком:
