— Демонстрация?
— Все может быть… Вот полицейских с казачками и понагнали. Охраняют-с.
Александр покинул автомобиль и подошел к перегораживающему проезд кордону спешенных донцов не в привычном камуфляже, а в белых парадных гимнастерках и синих с красными лампасами шароварах. Несмотря на вольные позы, шашки их тем не менее вряд ли были бутафорскими, как и нагайки, которыми казачки многозначительно поигрывали.
— Здравствуйте, молодцы!
— Здравия желаем, вашбродь! — вразнобой ответили станичники, разглядев в неверном свете белой ночи золотые погоны на жандармском мундире и приосаниваясь.
— По какому поводу оцепление, урядник? — обратился Бежецкий к старшему.
Урядник оценивающим взглядом окинул любопытного жандарма и, видимо, решил, что ему можно доверить сию государственную тайну.
— Да вот, демонстрацию охтинских рабочих ожидаем, ваше благородие. Все чин чинарем, соизволение градоначальника и вашего ведомства получено… Обеспечиваем государственное присутствие и правопорядок.
Александр кивнул и подошел к выставленному на проезжей части временному заграждению. Рядом переговаривались два городовых в красных, как у железнодорожников в мире Александра, фуражках.
— Чего это они, Петрович, на ночь глядя-то собрались? — вопрошал молодой полицейский, лет двадцати пяти на вид.
Пожилой Петрович в чине вахмистра солидно выдержал паузу, засмолив папироску.
— А у них, Ванюшка, сегодня юбилей. Лет эдак шестьдесят-семьдесят назад на этом самом месте их ба-а-альшую кучу положили… Я, конечно, не помню, но батя мой рассказывал, что тогда тоже какая-то демонстрация была, чегой-то такого они хотели, петицию какую-то царю несли. Много тогда было желающих воду-то помутить. Студенты, социалисты… Без жидков, конечно, не обошлось, куда без них. Ну, знамо дело, собрались мастеровые демонстрировать безо всякого, понимаешь, разрешения… — Петрович глубоко затянулся, надолго замолчав. — Ну власти и струхнули, понимаешь. Понагнали сюда нашего брата, солдат да казачков. Говорят, даже пушки были!
Александр наконец вспомнил, о чем шла речь.
Грандиозная манифестация рабочих охтинских и выборгских заводов, отчаявшихся добиться своего от промышленников, состоявшаяся 29 июня 1935 года, имела своей целью подачу лично императору петиции, содержащей требования о сокращении рабочей недели, увеличении продолжительности ежегодно о оплачиваемого отпуска, строительстве детских садов и еще немалое число безобидных требований. Все это прошло чинно и гладко (ну, кроме передачи петиции лично августейшему адресату), если бы ситуацией не воспользовалось Петербургское отделение РСДРП вкупе с временно примкнувшими к ней социалистами-революционерами и бундовцами. Экономические в общем-то требования как-то незаметно обросли политическими лозунгами…
Тогдашний генерал-губернатор князь Иртеньев-Забалканский, естественно, не мог допустить подобного безобразия и категорически запретил шествие, пригрозив в случае неповиновения жесткими мерами. Социалистам это было только на руку. Для проведения демонстрации выбрали вечерний час, почему-то надеясь на ослабленное сопротивление со стороны властей.
Демонстрантов встретили здесь, перед Биржевым мостом. Социалистическая шушера, конечно, большей частью ретировалась, но распаленные и упрямые мастеровые, не веря в то, что солдаты, сами выходцы из низов, будут стрелять в своих братьев, пошли на стену штыков… Одним словом, повторилось Кровавое воскресенье, отсутствующее в истории этого мира. Расстрелянная и изрубленная казачьими шашками демонстрация только чудом не вылилась в восстание, подобное революции 1905 года из мира Бежецкого…
Полицейские вдруг прервали перекур и подтянулись — к пикету приближались демонстранты.
Александру еще не доводилось видеть вблизи представителей здешнего рабочего класса и, вопреки всему, что было известно о его положении, почему-то представлялись суровые, решительные люди в заплатанных грубых спецовках, грозящие угнетателям неумолимой карой… Конечно, эту картину творило воображение советского человека, с младых ногтей впитавшее все образы и штампы, неустанно плодимые десятилетиями идеологической машиной КПСС. Тем разительнее было отличие.
