— К своему отцу?! — сказала я.
— Он был Сыном Божиим, — сказал один. — Отец послал его, чтобы искупить людские грехи.
— Умерев, он дал нам жизнь, — сказал другой. — Своей смертью он искупил грехи людей.
Я повернулась к ним, и, увидев на моем лице гнев, боль и страх, они перепугались, и один из них двинулся ко мне, хотел заставить меня замолчать, не дать сказать то, что я собиралась. Я отступила на несколько шагов и стала в углу. Сначала я прошептала, потом повторила свои слова громче, а он все наступал на меня. Я вжалась в угол и прошептала это снова, медленно, тщательно выговаривая слова, вкладывая в них все свои силы, весь малый остаток жизни, теплившейся во мне.
— Я была там, — сказала я. — Я сбежала, прежде чем все кончилось, но если вам нужны свидетели, то я — свидетель, и вот что я вам скажу. Вы говорите, что он искупил грехи людей, а я вам скажу: они того не стоили. Они того не стоили.
Вечером они ушли с караваном, направлявшимся к островам, и в их поведении чувствовалась отчужденность, что-то вроде страха, а может, крайнее раздражение и отвращение. Но они оставили мне денег и еды и оставили чувство, что я все еще под их защитой. Мне было нетрудно быть с ними вежливой. Они совсем не дураки. Я восхищаюсь их предусмотрительностью, умением все рассчитать, их преданностью, тем, что они непохожи на небритых дикарей и безумцев, на мужчин, не способных смотреть в глаза женщине, приходивших в мой дом после смерти мужа и ночи напролет говоривших с моим сыном о всяком вздоре. Они одержат победу и добьются своего, а я умру.
Я больше не хожу в синагогу. Это в прошлом. На меня обязательно обратят внимание, я не похожа на других. Но я вместе с Фариной хожу в другой храм, а иногда иду туда одна — по утрам, едва проснувшись, или в сумерках, когда в мир приходят тени, предвещая ночь. Я двигаюсь тихо. Я шепотом обращаюсь к великой богине Артемиде, щедро открывающей объятия, готовой всех накормить своим молоком. Я говорю ей, как мне хочется уснуть в сухой земле, мирно превратиться в пыль, закрыв глаза, где-нибудь под деревьями. А пока, просыпаясь ночью, я хочу большего. Я хочу, чтобы того, что случилось, не было, чтобы все пошло по-другому. Ведь все могло очень просто быть по-другому! Как легко было бы избавить его! Это не потребовало бы огромных усилий. Даже сама мысль об этом приносит мне облегчение. Она рассеивает тьму и приглушает скорбь. Я чувствую себя как путник, нещадно палимый солнцем, уставший после долгого перехода через пустыню, когда он всходит на холм и видит у своих ног город, сияющий, словно опал в окружении изумрудов, богатый город, в котором есть колодцы и деревья, рынок, полный рыбы, домашней птицы и плодов, благоухающий ароматами еды и пряностей.
Я спускаюсь к нему по пологой тропинке. Меня влечет в это странное место, населенное душами, я иду вдоль восхитительных узеньких мостиков над журчащей курящейся рекой, похожей на остывающую лаву, по берегам которой раскинулись луга, полные рвущейся из-под земли жизни. Я иду куда хочу. Вокруг — тишина и умиротворяющий, рассеянный свет. Мир спокоен и расслаблен, как женщина, распускающая волосы перед сном. Я шепчу эти слова, зная, что слова не напрасны, и, улыбаясь, говорю их теням богов этого места, которые медлят в воздухе, готовые увидеть и услышать меня.
