— Славно поёшь, Куу, — похвалил он её, входя с тарелкой бобов. — В хоре отца Руни ты стала бы главной. А вот и обед! Выбирайся из клетки. Прости, что не нашёл тебе лучшей постели.
Уговаривать девчонку не пришлось, её ложка так и замелькала. Глядя, как она уписывает бобы, Шон невольно забыл, что там накаркала старуха. На щеках Куу появился румянец, отдых и тепло шли ей на пользу.
— Видишь ли, я тут переговорил с одной знающей особой… К слову, она прислала тебе чулки, ботинки и большую шаль — вроде пальто с пуговицами вам не по нутру. Так вот эта дама считает, что твоя мама отбыла куда следует.
— На восход или на закат? — спросила Куу, погрустнев.
— Лучше спросишь у неё самой. Вечером она ждёт тебя купаться. У неё есть кот…
— Кот! — Её глаза, потускневшие было, вновь оживились.
— Он тебе понравится. Знаешь, детка, рядом с тобой мне становится жаль, что я один на казённой квартире живу — да хуже, на рабочем месте. Так уж сложилось… Есть чай, будешь пить?
— А можно мне попросить молока?
С изумлением Шон отметил, что за день даже не понюхал виски.
— Хоть пинту. Сейчас согрею.
— Ты возвращайся поскорее, мне с тобой лучше.
«Надо было с самого начала, как вселился, кошку завести, — запоздало жалел Шон, вливая молоко в кастрюльку. — Она бы с Томом спелась и котят мне принесла. Дом без ребёнка или кошки — значит без любви и радости…»
Но и в разговоре, и в молчании душу гнела забота — как быть дальше? Рапорта он не писал, в Ан-Клохан не звонил, а ведь придётся, сколько ни оттягивай.
Поднося Куу чашку дымящегося молока — с куском сливочного масла, горло смягчить, — он глянул на улицу поверх занавески. К лавке Ройзин опять кто-то идёт. Ишь, зачастили. Будто у всех разом позаканчивались сахар, крупы и приправы. Коннемарцы народ жутко любознательный, и чего сами не узнают, спросят у соседей. А где новостей почерпнуть, как не у бакалейщицы?
«Интересно, о чём Ройзин с ними говорит?.. Публика у болот живёт дремучая, всем им бабки на ночь одни сказки пели. Что шельта от посёлка на восток не бродят, все лучше меня знают — на то есть разведка в лице братьев Класки и ловцов беглых пони. Значит, выводы уже сделали».
Понятие о том, что Куу явилась из холма, Шон зарубил на уме — для ясности, поскольку другие версии были одна глупее другой. Шельта, отшельники и прочие нелепицы годятся для воскресных газетёнок, почитать со скуки.
На трезвую голову это было даже логично. Осталось звякнуть в Ан-Клохан и убедиться, что мама-ши исчезла из покойницкой как дым, во плоти улетев за горизонт.
Но здравый смысл где-то внутри ещё глухо шумел, негодовал, и Шон решился.
— Куу, будь ласкова, сделай для меня что-нибудь… такое.
— Что? — улыбнулась девчонка.
— Даже не знаю. Можешь превратить воду… в пиво?
Чуть не сказал «в виски», но сдержался. Что ши об ирландцах подумает? Решит — как были забулдыги тыщу лет, так и остались.
— Не-а, — огорчившись, Куу помотала головой.
— Тогда… чтобы на столе возникла… жареная рыба! Лосось.
— Мне его жалко, он живой. — Теперь Куу насупилась.
— Та-ак… а что ты можешь?
— Н-ну… голоса позвать.
— Давай. — Шон сел поудобнее, огляделся, а Куу, странно сгибая пальцы, стала шептать на них. Потом вдруг уронила руки на колени и, опустив лицо, тихо проговорила:
— Я не буду. Прости. Ты её услышишь и заплачешь, а потом на меня рассердишься…
У Шона в груди перехватило, чего давно уж не случалось.
— Ты… ты подслушала нас с Ройзин?..
И тотчас понял, что обвиняет девчонку напрасно — она спала как сытый барсучонок. Ни человек, ни ши не может, проснувшись, петь о золотых кошках, если до этого узнал, что скоро станет ничем.
— Её Уна звали, Уна Манахан, — еле слышно продолжала Куу, глядя в сторону. — Это у тебя внутри болит, где сердце. У вас должен был…
— Лучше помолчи, — сипло выдавил Шон. — И никаких голосов, ясно?
— …а то ты мне не веришь. Вон у тебя цветок засох — хочешь, я его поправлю?
— Да, займись. С цветком — можно.
Пока она оглядывала скукожившуюся в горшке на подоконнике герань, Шон с трудом приходил в себя. Сама мысль, что вдруг бы он услышал голос Уны, кидала его то в жар, то в холод. Вот уж правы старики — ши в доме не к добру!..
