— А сейчас, — с улыбкой сказал судья, — Джуди Скотт, представляющая в единственном числе выпускной класс нашей школы в будущем году, прочитает Декларацию независимости.
Дочка Матильды Скотт, чьи желтые косички сверкали на солнце, а щеки порозовели от возбуждения, поднялась на пьедестал, встала рядом с судьей Шинном, развернула белый свиток с нечеткой машинописной копией текста, окаймленного красной рамкой, и начала читать высоким и напряженным голосом…
Джонни окинул взглядом жителей Шинн-Корнерс. Ему казалось, что, за исключением Фанни Эдамс, он никогда не видел более единодушной безучастности. Возвышенно и благородно звучащие слова проплывали над ними, как прилив над камнями, которые не впитывали ни капли воды и после отлива высыхали снова. «Почему бы и нет?» — думал Джонни. Чем были эти слова, если не юридической казуистикой? Кто, кроме стариков вроде Луиса Шинна, мог теперь воспринимать их всерьез?
Он заметил, что, когда Джуди Скотт с облегчением сошла вниз, где Элизабет Шир ободряюще стиснула ее плечо, а мать с любовью на нее посмотрела, судья Шинн погрузился в молчание, словно потрясенный пустотой услышанных слов.
Затем судья начал свою речь.
Он обратился к слушателям, как к соседям, сказав, что, как и некоторые из них, хорошо помнит деревенские празднования Дня независимости в те годы, когда он был маленьким мальчиком.
— Тогда через Шинн-Корнерс протекала река, все дома были белыми и повсюду стояли старые тенистые деревья. Дороги были изрыты колесами экипажей, телег и фермерских фургонов, приехавших на праздник. А жители Шинн-Корнерс заполняли все четыре угла и ведущие к ним дороги. Громко играл оркестр. Рота ополченцев нашего округа салютовала из мушкетов, а во времена детства моего отца эта пушка палила тоже. Мы читали молитвы, а потом угощались хлебом, сыром и пуншем. Оратор произносил вдохновенную речь о том, как наши предки сражались и умирали, завоевывая для нас свободу, и как мы должны быть готовы положить жизнь, защищая эту свободу. Мы кричали, свистели, стреляли из ружей, потому что свобода тогда была молодой, сильной и полной надежд.
Судья посмотрел вниз на обращенные к нему пустые лица.
— Сегодня мы празднуем еще одно 4 июля, — продолжал он. — Но реку, которая протекала через нашу деревню, мы теперь зовем Лощиной и бросаем туда мусор. Белые дома стали серыми и ветхими. От нас осталась только горстка. В начальной школе учатся девять детей, а еще трое в средней школе в Комфорте. Жалкие четыре фермы борются из последних сил, чтобы шериф не наложил на них руки. И сейчас старик говорит вам о свободе, а вы думаете: «Свобода чего? Становиться беднее? Терять нашу землю? Видеть наших детей нуждающимися? Умирать в темноте, как кроты?» На эти вопросы нелегко ответить, соседи, но я попытаюсь это сделать.
Слушатели зашевелились, а судья заговорил о великой борьбе между свободным миром и коммунизмом и о том, что происходило с американскими свободами во имя этой борьбы. Как некоторые люди, облеченные властью, воспользовались шансом атаковать и наказывать всех, кто придерживается противоположного мнения, и поэтому сегодня такому человеку, каким бы лояльным он ни был, отказано в равенстве перед законом. Как в некоторых случаях людей обвиняют в тяжких преступлениях из-за поступков, совершенных их родителями, братьями, сестрами или ими самими в отдаленном прошлом. Как ничем не подтвержденные обвинения доносчиков и предателей занимают место доказательств, а обвиняемым не позволяют их опровергнуть, а иногда даже не сообщают им, на основании чьих слов их обвиняют.
— Вы спросите меня, — продолжал судья Шинн, — какое отношение все это имеет к нам, и я отвечу вам, соседи: самое прямое! Никто не хочет быть бедным. Но кто станет колебаться, если ему предложат сделать выбор между свободой в бедности и богатством в рабстве? Разве не лучше потерять землю, чем право мыслить свободно? Фермеры, которые взялись за мушкеты и стреляли в красномундирников[17] из-за изгородей, защищали свою бедность или свободу мыслей и действий?
Атака на свободных людей всегда начинается с атаки на законы, которые защищают их свободу. Как же тиран атакует эти законы? Сначала предлагая временно отменить — в силу необходимости. Этой необходимостью размахивают у вас перед глазами, покуда ваши права отнимают одно за другим, и вскоре вы, как Самсон, теряете вашу силу и мужество, превращаясь в никчемных существ, способных лишь делать то, что им говорят. Так происходило в нацистской Германии и в Советской России. Вы собираетесь позволить, чтобы это произошло и здесь?
