— Знаю.
— Вероятнее всего, это по наши души. Рудаков и Чураго перестраховываются, поскольку ниточки от Жарова, Филина и других «гегеншабен» тянутся к ним. Поэтому за нами начинается охота с призывом «пленных не брать!».
— Масакра…
— Что?
— Дмитрий Васильевич, я как раз по этому поводу. «Фискалы» взяли нашего исполнителя. Его подставили: в квартире гаишника-майора, который наговорил на своего же подчиненного, переложив вину с себя на невинного, была засада. «Фискальный» спецназ — ДДО[9] «Руслан».
— Кого взяли?
— Костю Ариставу.
— И он им дался?!
Глаза Тараса еще больше посветлели, став почти прозрачными.
Завьялова охватил ледяной озноб.
— Даже такой мастер, как Аристава, ничего не смог сделать против выстрела в спину.
— Он…
— Жив, но тяжело ранен. Давайте кумекать, как будем его выручать. У меня есть кое-какие мыслишки.
— Зачем Аристава ходил к гаишнику? Кто дал ему задание?
— Никто. Точнее, совесть. Он просто решил помочь другу, который рассказал ему о своем горе. А друг оказался провокатором, работающим на ФСК.
— То есть Аристава отправился на несанкционированную операцию, презрев законы «Чистилища», забыв о дисциплине, подставив тем самым всех нас.
— Формально все так, Дмитрий Васильевич, но мы забываем, что наши ребята живут не в вакууме, что у них есть семьи, родственники, друзья и элементарная порядочность, вынуждающая с ними считаться, душа, наконец. Кадры, как вам известно, подбирал я сам, я знаю их всех. Но ведь «Стопкрим» своих людей не бросает в беде? Да и пора дать кое-кому хороший урок.
— Кому? Ребята из «Руслана», что брали его… не виноваты.
— А я не про них говорю. Речь о начальниках, планирующих такие операции с подлянкой, и о тех из нас, кто возомнил себя демиургом. Подставили Ариставу не без помощи второго спикера.
Завьялов вздрогнул:
— Кравчука?! Не может быть!
— Может, — тихо сказал Горшин. — Кравчука предложил, кстати, комиссар-три, отметьте сей факт.
— Ну и что?
— Первый случай — случай, второй… Рыба гниет с головы, Дмитрий Васильевич. Но это к слову. Поживем — увидим.
Завьялов промолчал.
Матвей открыл мерцающую холодным голубым огнем дверь и оказался внутри огромного затемненного храма с каменными фигурами высотой с десятиэтажный дом, поддерживающими потолок. Дальняя стена храма напоминала зыбкую пелену тумана, и из нее вдруг выступила огромная фигура женщины в сверкающем звездами плаще.
На голове — золотая корона с семью лучистыми бриллиантами, в руках — раскрытая книга. Лица ее Матвей описать не смог бы, настолько оно было прекрасным, неземным и изменчивым.
— Читай, — сказала она певуче, протягивая книгу.
Матвей перевел взгляд на страницы, мерцающие призрачно-зеленым светом, и, похолодев, понял, что этого языка он не знает. Написано как будто по-русски, но каждая буква — символ, раскрывающий одну из тайн бытия.
— Тебе предстоит познать зло и добро, — продолжала женщина. — Готов ли ты изменить свои убеждения?
— Я н-не… знаю… — выговорил Матвей, с болью понимая, что вошел в храм неподготовленным.
Лицо женщины как бы погасло.
Сердце Матвея замерло от чувства, более глубокого, чем страх. Он не мог вымолвить ни слова, ощущая, как перед ним разверзается бездна, отделившая его от храма, от женщины, олицетворявшей собой Истину. Ему казалось, что он вот-вот узнает, кто она такая и что хотела сообщить, но видение таяло, оставляя острое сожаление, от которого слезы навертывались на глаза и жгли кожу лица…
Проснулся он с мокрыми глазами, будто и в самом деле плакал. Подробностей сна, как всегда, вспомнить не удалось. Сохранился лишь смутный образ женщины и эмоциональное состояние от пережитого. Но Матвей чувствовал, что если бы сумел сохранить в памяти страницу книги иероглифов-букв, то узнал бы, кто приходит к нему во сне, чего ждет от него и куда зовет.
Вообще говоря, сны не доставляли ему каких-то хлопот, не вызывали отрицательных эмоций и не создавали дискомфорта, а лишь заставляли задумываться и заниматься поиском разгадки тайны и причин ее возникновения. В них прослеживалась какая-то система, которую Матвей не понимал, но интуитивно ощущал и которая со временем должна была вылиться в нечто осязаемое, в поток бытия, принадлежащий какому-то параллельному миру.
