Но нет, эта маниловщина – не для нас, трезвых и ответственных людей. Мы должны сперва понять устройство русской народной жизни, прежде чем тратить силы на ее улучшение и переделку. Нельзя допустить, чтоб в нашей скудной стране (богатую бюрократическую и сырьевую верхушку мы тут не рассматриваем, она выходит за рамки настоящего исследования) бедный ресурс тратился туда, где он сгорит без пользы, без света и тепла…
Прежде всего надо понять, что ценность человека низка в России даже на воле; вот с этим надо сперва разобраться, а не требовать сразу уважения к абстрактной, незнакомой тебе личности в местах заключения. Логично, что, если у нас цена жизни вольного русского человека составляет, ну навскидку, 20 процентов от средневзвешенного западника, то жизнь запертого в казарме солдата будет стоить 10 процентов, а зэка – пять, не более. А куда отнести человека, который с воли не от хорошей жизни залег в больницу? Если по блату, за деньги, – то, думаю, чуть ли не 15 процентов! (Это я по свежим следам вычисляю, полежавши.) А если это простая больница, на общих основаниях и все бесплатно, как при коммунизме? Думаю, это будет солдатский уровень, твердая десятка процентов. Туда же, на уровень десятки, попадет и пенсионер. Значит, берем мы 10 процентов, это, выходит, у нас базовый уровень, типа солдатиков с пенсионерами, и сельские учителя с фельдшерами сюда же, и библиотекарши, и студенты разных там техникумов… Это где-то средний уровень средних граждан страны. Если мы видим, что эти люди едят мясо два раза в неделю, имеют возможность помыться горячей водой раз в неделю, в театрах не бывают, ходят в обносках, ютятся в каких-то барачных каморках или в трухлявых избах с тараканами, не имеют возможности покупать свежие книги и прессу дороже «желтой» – то для того чтоб они окончательно не деградировали, не ушли в бомжи, не отравились насмерть стеклоочистителем, но продолжали жалко трепыхаться и сохранили к себе самоуважение, достаточное для того, чтоб не повеситься на гвозде, мы должны каждодневно давать подтверждения их относительно высокого статуса, внушать им, что они не дно общества, а уважаемые люди с довольно высоким уровнем и качеством жизни.
Задача осложняется гламуризацией медийного пространства, в котором полно картинок богатой жизни мелких дешевых певичек, проституток, не говоря уж про звезд и олигархов. Убийственная картина веселой жизни верхних слоев подрывает веру низов в хоть какое-то подобие правды, правды для бедных. Если мы им тут покажем швейцарскую тюрьму, особенно перенесенную в Псков, где в каждой камере горячий душ, и чисто, и отремонтировано, а потом покажем скульптурных художественных русалок, которые создают арт-среду для старых зэчек, то что скажет наш среднестатистичсекий клиент, который моется в корыте или в бане, а окна у него выходят на помойку? Что он подумает, если мы ему расскажем еще про спортзал в тюрьме и про библиотеку в 10 тысяч томов там же? А когда он, ютясь в рабочем общежитии, имея там койку среди блюющих алкоголиков, узнает от нас про отдельную комнату, которую дали отсидевшей воровке, что он подумает про свой бессмысленный честный отвратительный труд? Куда же денутся десятки миллионов этих несчастных, которые пытаются держаться на плаву без надежд? Когда мы вот там бессердечно над ними надругаемся, показав им красивую жизнь людей из низшей касты, официально вроде отверженных обществом? На какое отчаянное безумие, на какой страшный и справедливый бунт мы их обречем? Я даже думать об этом не желаю, хватит.
Для того чтоб сохранить хоть видимость разумного устройства, хоть иллюзию справедливости, хоть чучело добра поставить на огороде (оно всяко лучше повешенного на воротах от отчаяния человека или повесившегося, какая разница) – надо пролетарию и колхознику дать красивую картину его жизни. Чтоб он зауважал свой жалкий статус, мы должны ему показывать картинки из Бутырки или Крестов, а там спят в четыре смены, там ютятся под шконкой, там проигрывают сокамерников в карты и режут, и едят их, и грабят, и заражают разными болезнями, и всякими другими способами повышают статус и самоуважение нищего трудящегося на воле. Он начинает думать, что вон сколько еще у него ступеней до дна! И утром, вместо того чтоб взять топор и зарубить бригадира, который в поселке городского типа сойдет за олигарха или губернатора, человек пойдет трудиться за унизительную плату и будет чувствовать себя свободным высоким гражданином, который кузнец своего счастья и может в любой момент не то что выпить чаю сколько захочет и закурить «Приму», но даже в силах и картошки пожарить, будто он смотрящий или пахан!
