— Но способна ли на это наша нынешняя иерархия?
— С помощью благодати Духа Святого — да. Другого средства у
нас нет.
— С помощью благодати? А если не будет ее? Если будет только
попущение Божие?
— Тут мы уже бессильны...
— Значит, осудят пророка, не признав его за пророка? Значит,
опять гвозди в живую плоть? Значит, опять десятки миллионов можно закопать во
рву? Вы, владыка, говорили о народе, который требовал распятия, но ничего не
сказали о первосвященниках, которые произнесли приговор. Поймите меня. Я не против
церковной иерархии. Когда Священный Синод вынес свой вердикт:«СЛУШАЛИ —
ПОСТАНОВИЛИ» и направил меня сюда, я без ропота подчинился этому вердикту. Но для
меня Церковь — это не поместная община, это Тело Христово. Это Вселенская Церковь,
включающая в себя всех живущих ее чад, всех умерших и будущих ее членов, а
также ангельский чин, Церковь, Глава которой — Христос. Страшный Суд этой
Церкви не имеет ничего общего с резолюциями Синода.
— Отец Иоанн, мы сейчас говорим не об этой Церкви...
— Да, мы говорим о земной поместной Церкви, которая управляется
грешными людьми, которая может впадать в заблуждения и ересь и которая сегодня
больна. Я глубоко убежден в том, что излечить ее синодальными постановлениями,
согласованными с государственными властями и жрецами безбожной религии,
невозможно. В этом была роковая ошибка и трагедия митрополита Никодима, и не
только его одного.
Было видно, что архиепископ болезненно воспринял мои слова.
Что ж, этого следовало ожидать. Он не сразу ответил мне, но ответил спокойнее и
мягче, чем я ожидал.
— Вы максималист, — сказал он. - Вы принципиально не хотите
идти ни на какие компромиссы. Но представляете себе, что было бы с нашей
Церковью в двадцатые и тридцатые годы, если бы ее руководство стояло на ваших позициях,
если бы митрополит Сергий не пошел на компромисс!
— Было бы то же самое, только на компромисс пошел бы
кто-нибудь другой.
— А если бы никто не пошел?
— Вот тогда, пожалуй, не было бы того, что было, и того, что
есть. Впрочем, такое вряд ли возможно. Конформисты всегда существуют и будут существовать.
Правда, конформисты конформистам рознь. Я могу понять людей, которым угрожает
физическое уничтожение. Труднее мне понять компромиссы эпохи Хрущева, когда
такая угроза ни перед кем уже не стояла.
Я хотел было сказать о современных компромиссах, но, вовремя
спохватившись, сослался на эпоху Хрущева. Такой вираж, однако, мало что менял.
Мысль моя была достаточно ясна. И я пожалел, что высказал ее. К тому же,
подумал я, максимализм и конформизм всегда идут рядом. И не обязательно они
должны противостоять друг другу. Разве не очевидно для меня, что в современных
условиях церковная иерархия объективно не может не быть конформистской? Я осуждаю
ее и не хотел бы быть на месте моего собеседника, но не означает ли это, что я
просто отчуждаю свой конформизм, передаю его другим, поскольку мне так удобнее?
Разве я перестаю от этого быть конформистом? И не поступает ли аналогичным образом
мой собеседник, отчуждающий свой максимализм и втайне, может быть, заинтересованный
в том, чтобы этот максимализм продолжал существовать где-то вовне! Странная ситуация!
— Простите меня, владыка, — произнес я. — Вопрос этот,
по-видимому, намного сложнее... И говоря откровенно, я сам не такой уж
максималист.
Архиепископ улыбнулся открыто и доверительно.
— Отец Иоанн, не напоминаем ли мы с вами параллельные прямые,
которые пересекаются в бесконечности? У каждого из нас своя роль, но цели у нас
одни.
Архиепископ положил руку мне на плечо.
— Вы знаете, — сказал он, — приглашая вас сюда, я имел в виду
предложить вам остаться в епархиальном центре. Юридически вы направлены в мое
распоряжение. Мысль о Сарске родилась в Совете по делам религий. Я мог бы
попытаться уладить этот вопрос. Два дня в неделю вы были бы заняты на службе в
кафедральном соборе, остальные дни — для ваших ученых занятий. Вы могли бы
пользоваться моей библиотекой. Жилье вам найдем. Ну как, согласны?
Предложение архиепископа застало меня врасплох, Оно, конечно,
было более чем заманчиво. Пять дней в неделю для ученых занятий! Об этом я мог
только мечтать при моей академической нагрузке. И это звучало как чудо сейчас, когда
я оказался в опале. Однако в тот же миг холодная отрезвляющая мысль пронзила
меня: а чем я должен буду расплачиваться за такое благодеяние? Ведь в нашей
жизни, за исключением самой жизни, ничто не дается даром. И хотя мой
благодетель не выдвигает никаких условий, несомненно, из чувства благодарности
я должен буду впредь вести себя так, чтобы не ставить его в затруднительное
положение. Не предлагается ли мне в обмен на конформизм некое подобие «золотой
клетки»? Это искушение. Изыди, сатана!
